Хромая дама: Нерассказанная история женщины – тайного агента периода Второй мировой войны

Утренний туман, как дым, висел над радужно-розовыми мраморными домами Вильфранша, когда Вирджиния с товарищами вышли с первыми лучами солнца, направляясь на юг по тропе, проложенной среди крутых снежных склонов бурной рекой Ротья. Сначала подъем был довольно плавным, дорога поднялась на пятьсот футов[240] за две мили, пока они двигались на юг к долине Корнелья-де-Конфлан, – там группа обогнула деревню, чтобы не привлекать внимания. Вирджиния несла свою тяжелую сумку на правом боку, пытаясь скрыть хромоту, но после еще нескольких часов движения по все более холмистой местности, а также по мере того, как снег становился все более тяжелым и все более скользким, боль в левой культе начала сказываться. И все же она не могла отстать; она была обязана держаться, потому что знала, что впереди оставались еще более трудный участок пути и еще пятьдесят миль[241]. Они продолжали подниматься, минуя горячие источники в Верне-ле-Бен, а затем долго и изнурительно взбирались к крошечному поселению Пи, которое словно вцепилось в белые склоны Канигу. Но даже это не шло ни в какое сравнение с мучениями следующих двенадцати миль. После месяцев полуголодного существования в условиях военного времени во Франции Вирджинии теперь предстояло подняться на пять тысяч футов[242] в тяжелейших зимних условиях. Каждый шаг сотрясал ее бедро, когда она тащила протез вверх по головокружительному склону, а вес сумки рвал плечо и врезался в замерзшую руку. С одной стороны зияла пропасть глубиной в несколько сотен футов, а с другой возвышалась отвесная скала, где практически не за что было ухватиться и где не было укрытия от свирепого горного шквалистого ветра. Снег местами достигал глубины трех ярдов[243], но у Вирджинии не было ни снегоступов, ни даже палки. Ее лицо болезненно кривилось от резкого ледяного ветра; воздух был разрежен, приходилось коротко и часто дышать в попытках насытить легкие кислородом; голова раскалывалась от напряжения, ее мутило; из культи, теперь представлявшую собой открытую язву, начала сочиться кровь. Но Вирджинии нельзя было отставать от мужчин. Шаг за шагом она двигалась все выше и выше. «Подъем бесконечен, – вспоминал Чак Йегер, первый человек, преодолевший звуковой барьер (он совершил аналогичный переход позже во время войны). – Это самая сволочная сволочь на свете»[244]. Действительно, здесь многие из тех, кто прошел до Вирджинии, не смогли справиться с обморожением, головокружением – или просто желанием умереть. Снова она повторяла про себя слова отца – она должна выжить, – но из всех тягот войны ничто не могло сравниться с «муками и страхом» этих бесконечных часов выживания. Теперь Катберт разваливался под ней, его заклепки медленно расшатывались, пока Вирджиния боролась за волю к победе.

Только когда они, наконец, достигли перевала Мантет на высоте шести тысяч футов, проводник позволил им отдохнуть в пастушьей хижине и съесть немного скудной пищи, которую они принесли с собой (вероятно, только кубики сахара и печенье). Путники прижимались друг к другу, чтобы согреться, но даже в такие моменты Вирджинии приходилось прятать протез ноги и пропитанный кровью носок. Быть может, именно тогда она отправила в Лондон свое легендарное сообщение – возможно, используя один из новых, более легких радиоприемников, спрятанных в ее сумке, или, же приемник, который был спрятан в хижине. Оно гласило: «Катберт начинает утомлять, но я справлюсь». Дежурный офицер, принявший ее сообщение на станции в большом загородном доме недалеко от Севенокса в графстве Кент, понятия не имел, что она имела в виду, и ответил Вирджинии: «Если Катберт утомляет – устраните его».