Хромой бес

— Это дворец графа де Оньяте, — ответил Бес, — славнейшего из всех Ладронов де Гевара, испанского Меркурия и графа де Вильямедиана, чей отец создает императоров и ныне восседает в кресле президента Орденов.

— А вон та галерея, где толпится народ? — продолжала спрашивать Руфина Мария. — Видно, она окружает какой-то храм? И чего там собрались все эти люди в пестрых одеждах?

— Это галерея святого Филиппа, — отвечал Бес, — у монастыря святого Августина, пресловутая солдатская «брехальня» — новости рождаются там прежде самих событий.

_ А кого это так пышно хоронят? Вон та процессия, что движется по Главной улице… — спросил дон Клеофас, не меньше чем мулатка изумленный чудесным зрелищем.

— Да нашего астролога! — ответил Хромой. — Всю жизнь он постился, чтобы эти бездельники сожрали его добро, когда умрет. Жил бирюком, а в завещании, которое оставил родичам, распорядился, чтобы его тело пронесли не иначе как по Главной улице.

— Видно, для такой прогулки, — сказал дон Клеофас, — гроб — самая подходящая карета.

— Вернее, самая обычная, — сказал Хромой, — и встречается на земле чаще других карет. Теперь, полагаю я, — продолжал он, — мои хозяева будут снисходительней: залог, который они требовали за меня, уже в их руках, а вскоре и вторая половина, сиречь тело астролога, последует за первой, дабы насладиться нашими серными банями.

— Легкого ему пару да огоньку пожарче! — добавил дон Клеофас.

Руфина меж тем не сводила глаз с Главной улицы и не слышала их разговора. Обернувшись к ней, Хромой сказал:

— Сейчас, сеньора хозяйка, мы прибудем туда, где ваше желание исполнится: перед нами Пуэрта дель Соль — ристалище, на коем состязаются лучшие фрукты и овощи Мадрида. Дивный фонтан из лазуревого камня и алебастра — это знаменитый фонтан Доброй Удачи, где полуголые галисийцы-водоносы, подобно тяжущимся кредиторам, взапуски наполняют свои кувшины. Напротив — монастырь Победы, обитель минимов ордена святого Франциска из Паулы, подражавшего смиренному и кроткому праведнику^{130}, что восседает в чертогах господних на месте нашего князя Люцифера, низринутого за гордыню. А вот и те, сеньора Руфина, кого я обещал вам показать.

Но мулатка, не слушая Хромого и его беседы с доном Клеофасом, все восторгалась:

— Какая великолепная кавалькада! Вижу всех так ясно, будто они рядом со мной!

— Первым едет король, наш государь, — сказал Хромой.

— Вот это мужчина! — сказала мулатка. — Усы-то какие, диво! Истинный король, и лицом и осанкой! А уж до чего хороша рядом с ним наша королева, как красиво одета и причесана! Да хранит их господь! А прелестное дитя с ними, кто это?

— Его высочество инфант, — сказал дон Клеофас. — Ну чем не ангел? Похоже, будто господь отливал его в той же форме, что и ангелов.

— Благослови его бог! — заметила Руфина, — Как бы мне его не сглазить. Пусть живет вечно и никогда не наследует своему отцу, которому я желаю здравствовать столько веков, сколько зубцов на крепостях в его государстве. Ах, господи, — продолжала она, — а кто же этот кабальеро? Одет он вроде бы по-турецки, и рядом с ним красавица в испанском наряде.

— И вовсе не по-турецки, — сказал Хромой. — Это платье венгерское, потому что кабальеро этот — король Венгрии;^{131} ты видишь Фердинанда Австрийского, державного императора Германии и римского короля, а с ним его супругу, императрицу Марию, светлейшую инфанту Кастилии. Даже мы, бесы и дьяволы, — шепнул Хромой дону Клеофасу, — прославляем их величие.

— А кто вон тот кабальеро в воинском наряде, красавец с роскошными кудрями? — спросила мулатка, — Он едет среди этого отряда венценосцев, такой осанистый, статный и бравый, что все вокруг только и глядят на него.

— Это светлейший инфант дон Фернандо^{132}, — ответил Хромой. — Ныне он вместо брата правит Штатами Фландрии, а кроме того, имеет сан архиепископа толедского и кардинала Испании. Он выдал французам и голландцам столько билетов в преисподнюю, что с самого того дня, как она создана предвечным, туда не являлись такие полчища — а ведь мы видали армии Дария и Ксеркса! Полагаю, скоро он начнет выдавать даровые билеты в ад также и женам лютеран, кальвинистов и протестантов, ибо они идут по стопам своих мужей столь усердно, что чистилище ежедневно перечисляет нам деньги за купленные ими билеты.

— Ох, как бы мне хотелось расцеловать его! — сказала мулатка.

— В стране, где он живет, — сказал дон Клеофас, — поцелуями не удивишь^{133}— сам Иуда посеял в тамошних краях этот обычай.

— Как жаль, что смеркается, — сказала Руфина, — и этих важных господ на Главной улице уже не видно.

— Все они поехали на Прадо, — сказал Хромой, — и на Главной улице смотреть теперь нечего. Заберите, сеньора, ваше зеркало; как-нибудь в другой раз мы вам покажем Мансанарес, которую рекой нарекли только для смеху, — да и как не смеяться, когда купаются там, где нет воды, один чуть влажный песок!^{134} Как наваррская монета, она сходит за настоящую лишь в темноте^{135}, но съедено и выпито на ее берегах больше, чем у всех прочих рек.