Хромой Орфей

Ребята вздохнули легче, когда Милан вынул из кармана исписанный листок бумаги - он, видимо, заранее сочинил формулу клятвы. Текст клятвы приятно поразил их неожиданной лаконичностью, хотя Милан все-таки не обошелся без напыщенных и смешных романтических оборотов. "Клянусь честью своей и жизнью..." Так начиналось, и такое мог написать только Милан. Оказалось, однако, что он неплохо придумал всю церемонию. Он попросил Павла положить револьвер на середину стола, под лампу, и тогда второй раз прочитал текст клятвы; каждый должен был приложить три пальца к блестящему стволу и четко произнести: "Клянусь!" Ясно? Ясно!

- Вы еще подумайте, друзья, повторил Милан, сверля товарищей завораживающим взглядом.

- Да чего ты все дурака валяешь? - не выдержал Павел. Все эти оттяжки, эти церемонии на грани комизма, видимо, были для него пыткой. - Чего тут думать? Шуты мы, что ли, черт возьми?

Он первым, без колебаний, притронулся пальцами к металлу ствола и громко, твердым голосом произнес: "Клянусь". После него в тишине, нарушаемой лишь дробным тиканьем будильника за дверью, это сделали остальные.

Готово, вздохнули все, alea jacta est! *.[* Жребий брошен (латин.).] Как застряли в их памяти уроки латыни! Смело перешли Рубикон, вместе с Бациллой, у которого невыносимо болел живот.

Молча встали из-за стола, чтоб ненужной болтовней не разбить серьезности момента; вдруг Милан хлопнул себя по лбу:

- А имя-то! Забыли совсем...

- Какое имя?

- Ну, название. У каждой такой группы должно быть название, правда?

- А это обязательно? - недовольно усомнился Павел.

- Думаю, да.

Правда, почему не придумать названия? Они растерянно молчали, а в головах проносились все эти "Кулаки свободы", "Удары" и "Пламена мести", но никто не осмеливался предложить что-либо подобное.

Вот только Гонза... Он задумчиво перелистывал брошюрку о древнегреческих героях и явно разделял общее опасение, как бы высокопарное название не оказалось в вопиющем противоречии с их фактическими силами.

- Я предлагаю, ребята, "Орфей", - деловито сказал он.

Что? Он страшно поразил их, ребята пытались найти хоть какую-то связь между этим мифическим певцом и их задачей, но таковой явно не существовало. Что мы, певческий кружок, что ли?

- А звучит очень красиво, мальчики, добродушно похвалил Бацилла.

- Это-то так, - согласился Милан, но тут же возразил, что такое название будет недостаточно поэтичным. - И почему именно "Орфей"? Откуда ты взял?

- Отсюда, - Гонза показал рисунок в брошюре. - Дело случая. Совершенно так же и я могу спросить: а почему не "Орфей"?

Против этого уже нельзя было выдвинуть никакого серьезного аргумента: название как название. И в тот протекторатный вечер, третья империя содрогнулась от ужаса, потому что за спущенной шторой затемнения родилась одна из бог весть скольких группок, о которых вряд ли найдется упоминание в книгах будущих историографов.

Часть вторая

I

Июнь навалился на крыши зноем, и жизнь под солнечным рефлектором текла как будто в большей безопасности, хотя сирены выли все грознее и небо над шпилями башен гудело все чаще.

Город, казалось, подернулся пеленой плесени.

- Наверху снова гвалт, - вздохнула мать. - Только бы этот верзила не налил опять водки в аквариум. Безобразники до того дошли, что на картине усы под носом нарисовали. Чернильным карандашом! Никак отмыть не могла.

Войта смотрел, как мать, сидя на краю постели, растирает себе камфарным маслом опухшие суставы. Знакомая жалость сдавила горло, он поторопился опустить глаза в тарелку и упрямо молчал, чувствуя на себе ее взгляд. Сейчас начнет наседать: надел бы чистую рубашку да пошел бы туда, сынок. Ведь она твоя жена. Просто ужас! Впрочем, эти шумные вечеринки уже перестали возмущать его - пускай хоть на голове ходят! Что ему делать среди этих пижонов и их девчонок? Нет, не думать об этом... Мама! Что-то она ему не нравится последнее время. Иногда он видел, как она остановится на лестнице и положит руку на сердце - потихоньку, чтоб никто не заметил, словно боясь встревожить других своим недомоганьем. Вчера ночью он проснулся и услышал, как неправильно она дышит; это его испугало. Лунный свет, отражаясь от стены, озарял ее лицо на полосатой подушке, ему показалось, что она как-то неестественно бледна и тиха... И тогда он весь сжался от страха, что мама умрет. Это было просто предчувствие, рожденное, может быть, даже лунным светом, потому что кто же всерьез верит в смертность родителей? Но Войта не смог от него избавиться. Надо показать ее врачу! Это будет нелегко; ни разу в жизни она не переступала порога врачебной приемной, привыкнув поверять все свои страдания невидимому богу и пресвятой деве. Она вставала каждый день в пять утра, и Войта, услышав шепот ее молитв, испытывал такое чувство, что все в порядке. Надо пойти вытереть пыль на перилах да белье посушить, пока солнышко светит, а то вдруг дождь соберется. Что-то кости ломит. Да-а!