Хромой Орфей

Козырнул всем, присел рядом с Павлом, закурил сигаретку.

- Здорово! - Войту встретили дружелюбно, хотя он и не был тотальником. Ничего, славный парень, работяга. Его перевели из другой смены, и Павла назначили к нему подручным.

Пишкот многозначительно подмигнул Войте:

- Ну как, женатик?

- А что? - прозвучал недовольный ответ.

- Еще спрашивает! Братцы! Птичка божия не знает...

- Бледный он чего-то, - озабоченно констатировал Пишкот. Леош оборвал его:

- Брачная ночь - все равно что смена. И что это ами *[* Жаргонное прозвище американцев.] нынче лодырничают?

По цеху прошел слух, что несколько дней назад Войта женился. Скряга! Даже пирога не выставил! На свадьбу полагается три свободных дня, чего ж он их не взял? Вы что-нибудь понимаете? А ребята ее видели, говорят, раскрасавица. Да еще домишко к тому же! Многие считали уместным время от времени поддразнивать новоиспеченного "женатика", но Войта отвечал хмурым ворчанием: "Да отвяжитесь вы, господи! Чего тут особенного?"

- Эх, мне бы магазинчик, и чтоб уже на ходу, - размечтался Пепек, с наслаждением жмурясь от солнца. - На бойкой улице магазинчик, не очень больший, так, чтоб самому приглядывать... Вот это житуха. Два-три продавца, не больше.

Он часто так мечтал. Ярко освещенная витрина с табличками и ценниками дзинь! - звенит автоматическая касса; целyю ручки, милостивая пани, чем могу служить!

- Утром поднимешь железную штору - и богатые бабы сами на тебя лезут. А ты сидишь это позади магазина, развалился, как, бывало, наш жидок, большие пальцы за жилетку - так, та-ак! В десять приносят тебе тарелочку гуляша с рогаликом, а он хорошо поджарен, аж хрустит, и пиво, пльзеньское, двенадцатиградусное. Вечером подсчитываешь выручку - два-три куска за день.

Пишкот трезво возразил:

- Тут с самого начала деньги нужны.

- Тут с самого начала мозги нужны, а не куриный помет, - презрительно отмахнулся Пепек. - Ребята... Все будете у меня покупать! Со скидкой! Вот все, кто здесь сидит... Вот житуха, не то что болтаться по заводам, где всякое начальство тебе на голову гадит. И знаете, что еще нужно? Я вам открою - я-то давно понял: надо, чтоб в лавке была одна или лучше даже две смазливые продавщицы. Факт! Покупатели не любят тощих. Это называется психология!

- Смотри не промахнись, - ощетинился Милан. - Кончилась, брат, частная торговля, довольно, насосались. И спекулянтам уже отходную поют! В Советах с этими пиявками короткий разговор был: к стенке, и - ваших нет! Правильно сделали.

- Слыхали? - закричал Пепек, воздевая руки. - Ему бы только стрелять! Однако у нас не Советы... И не будет их! - Он обозлился, потряс кулаком. - Я за демократию, а подневольный труд - везде подневольный труд!

- Это ты у Геббельса слышал, что ли? - процедил сквозь зубы Милан, сузив глаза.

- Бросьте, ребята, - вмешался Гонза, пока дело не дошло до драки - И чего орете, хотите, чтоб все вас слышали?

Пепек ухмыльнулся, махнул рукой:

- Трепотня!

Он вынул пачку "викторок", неторопливо закурил, наслаждаясь голодными взглядами. Три тотальника вместе смолили одну кое-как слепленную козью ножку, вставленную в мундштук, а четвертому, которому уже не могло хватить окурка, один из трех счастливчиков вдыхал дым в рот: удовольствие сомнительное, но, на худой конец, выручает. "Малявка" Густик действовал более хитро: когда курил, дым выдувал в бутылку из-под содовой, тщательно затыкал ее и позднее в случае нужды прикладывался к ней. "Эй, Малявка, - канючил порой кто-нибудь, - дай глотнуть из твоей заветной".

- Всюду эти евреи, - вполголоса подытожил Пепек свои мысли и стукнул костяшками по бочке. - Как где приличный магазин в Праге, так там носатый и сидит. Верно говорю? Они-то знают, как к вымени присосаться. А наш брат слюнки утирает...

- Кто это "наш брат"? - сдвинул брови Милан. - Арийцы, что ли?

- Те-те-те, так я и поймался на эту удочку! - хмыкнул Пепек. - Если хочешь знать, плевал я на политику, мне что Сталин, что Рузвельт - лишь бы жить давали... Гитлер, по-моему, осел и сволочь, но то, что он евреев прищучил...

- Гад! - раздалось вдруг за спинами ребят.

Обернулись. Павел. До сих пор он молчал. Теперь поднялся, вынул руки из карманов. Побледневшее лицо его было искажено гневом.

- Ах ты... скотина! - едва выговорил он, словно задыхался, и плюнул под ноги ошеломленному Пепеку.

- Иисусе Христе, что это с ним?

- Здорово, видно, припекло...

Павла трудно было узнать. Откуда это в нем взялось? Всем ведь давно известно, что у Пепека язык без костей, и кто же принимает его всерьез!

- Скажи еще слово, мерзавец... Сволочь!

- Не валяйте дурака, ребята...

- Ты прав, Павел! - воскликнул Милан.-Так может говорить только фашига!

Подвергшийся нападению Пепек наконец-то пришел в себя; он встал, обвел всех вытаращенными глазами, словно ища опору в окружающих, развел руками.

- Ребята, вы слышали... - чуть не плача, проскулил он, потер лицо ладонями - видно было, как страх в нем борется с бешенством. - Вы все слышали...

Он сгорбился, ослепленный оскорблениями, которые хлестали его прямо по лицу, потом заревел раненым туром: