Хромой Орфей

Первый день был самый тяжелый. Даламанек старался напустить на себя важность: мастер ведь! Потащил он меня по проходу между стапелей. Я спотыкался обо все на свете и чувствовал себя как теленок, которого волокут под топор.

- Мелихар! - заорал Даламанек, чтобы перекричать шум. - Получай подмогу! Ученый, интеллигент, гимназию окончил, слышишь? Смотри не испорть мне его! В чем дело?

Из-под крыла вылезла гора мяса - плечи, мышцы - и все росла, росла... Циклоп! Он повернул к нам плоское чумазое лицо, снизу облитое светом переносной лампочки. С первого взгляда это лицо внушало страх: сляпанное из морщинистых подушечек, не старое, не молодое, оно смотрело на меня сквозь глубокие щелки маленькими глазками, в которых ничего нельзя было прочесть. Впрочем, по мне эти глазки скользнули бегло, незаинтересованно.

- Да ты что, рехнулся? - рявкнул он на Даламанека и швырнул молоток в ящик с инструментами. - Шут гороховый!

Даламанек меланхолически стал его успокаивать:

- Бери, что есть, Йозеф, ничего лучшего у меня не будет, - и похлопал гиганта по мясистым буграм плеч, норовя поскорее улизнуть от грозы.

- Других дураков поищи! - ругался великан, вращая кулаками под носом у мастера.- Ты только взгляни!

Он показал на меня, как на неодушевленный предмет. А я оцепенело пялился на него, и в ту минуту впервые во мне пробудился гнев оскорбленного человека. А он никак не мог успокоиться.

- Гимназистиков разных можешь оставить при себе! Этими пальчиками только мух гонять, они для перышек созданы, не для молота. Не буду я за него отвечать!

Когда Даламанек скрылся, Мелихар совершенно неожиданно остыл; сплюнул, протер согнутыми пальцами глаза, фыркнул, выдувая пыль из ноздрей, и соблаговолил обратить на меня внимание. Видимо, поймал мой обиженный взгляд и противно ухмыльнулся. Полез рукой под крыло и, не успел я опомниться, сунул мне какой-то металлический брус, небольшой, но тяжелый: я чуть пополам не переломился. Мне показалось, что великан со злорадством и удовлетворением наблюдает, как я стараюсь удержать равновесие, и тогда-то я в первый раз укрепился в упрямстве.

- Это пoддержка, гимназистик, понюхайте-ка! - заорал он мне прямо в ухо.

Стиснув зубы, я до тех пор удерживал эту тяжесть на весу, пока он не кивнул довольный.

- Смотрите не надорвитесь. - Он проворчал ругательство и отвернулся.

Я бессильно опустил штуку наземь и, задыхаясь, заявил:

- Я вам... Я вам только скажу... что я не добровольно сюда пришел. Так что не орите на меня!

Он оглянулся и хмыкнул, издеваясь над моим бунтом. - Видали? Коготки выпустил! Ни хрена вам это не поможет - тут без ору не обойдешься, гимназистик! - И все подушечки на его лице сложились в такую улыбку, которую я не в силах описать.

А я начал уже злиться на этого «гимназистика», видно, усмотрел в этом словечке насмешку над моим бесполезным образованием, и сразу ощетинился.

- Я буду вам весьма благодарен, если вы перестанете меня так величать. Мне совершенно ясно, что здесь мой аттестат - пустая бумажка. Я просто поденщик, и все.

Он недоуменно покачал головой.

- Неужели же, черт побери, вы этого стыдитесь? Да будь у меня аттестат плевал бы я тут на все!

И я подумал, что был несправедлив к нему. После этих слов он протянул мне руку и сказал:

- Меня зовут Мелихар.

Моя рука исчезла в его огромной лапе, как щепка. Он так пожал ее, что у меня искры из глаз посыпались.

Но этим мои мучения вовсе не кончились. Наоборот. Они только начинались.

Последовавший месяц был как страшный сон. Мелихар жестоко испытывал меня. Операция на соединительных швах - самый тяжелый, каторжный труд во всем цехе. Мне казалось, что тело мое стало совсем чужим, а тяжелый инструмент снился даже по ночам. Выдержать! Я покажу ему, что я не гнилушка. Я укрепился, поддерживаемый сословной гордостью интеллигента, решившего не пасовать перед грубой, бездумной силой. Я воображал, что веду здесь неравную борьбу за гимназистов всего мира, что на мне лежит тем более тяжкая ответственность, что борьба моя безымянна.

- Начали, гимназистик!

От меня не ускользнуло, что Мелихар злорадно наблюдает за мной, и его щелки-глаза казались мне полными коварства. Я смертельно ненавидел их. А сам принимал невозмутимый вид и, собрав все свое мужество, работал, стиснув зубы. Скорей бы, скорей конец, не выдержу!

- Давайте, гимназистик!

Эти слова накачивали в меня волю. К счастью, я вовремя понял, что нужна не столько сила, сколько ловкость: надо научиться облегчать себе работу, переводить дух, иногда опустить поддержку на заплеванный пол, свесить руки господи, чьи это лапы? Стереть струйку соленого пота со лба, протереть померкшие глаза, потихоньку выругаться самыми последними словами...