Хромой

– Да не верти ты головой, – шикнул на меня Клоп. – Под ноги смотри.

Раб, смотрящий нагло в глаза, – нонсенс. За это можно и палкой получить. Хотя «золотая молодежь» этого мира, бывает, развлекается так. Оденут своего раба похуже и заставляют разглядывать купца или его спутницу. Мужик соответственно не выдерживает и отвешивает люлей, тут и появляются лигранды или либалзоны кучкой и предъявляют счет за порчу имущества.

Перед воротами повернули к навесу слева, под которым стояли лошади.

– Сколько? – спросил Клоп.

– Два медяка – осьмушка, десять – день, пятнадцать до утра. Если надо кормить и поить, то еще пять медяков, – несколько высокомерно взглянул на него мужик у навеса.

– А через ворота проехать?

– Двадцать медяков возьмут.

– Давай на две осьмушки. – Клоп достал из тряпичного пояса башку. – Если что, доплачу.

– Расседлывать будешь?

– Нет.

– Жди, сейчас сдачу принесу. – Мужик взял под уздцы Серебрушку и повел под навес.

Пока ждали сдачу, я оглядывался. Домики с этой стороны стены основной своей массой были построены из прутьев, обмазанных глиной, напротив как раз такой строился. Вернее, верхняя часть домиков была построена таким образом, так как, судя по их высоте, часть помещения этих строений уходила вниз. В общем, строения нищих.

Ворота мы миновали беспрепятственно. Я прохромал вслед за моим хозяином, пока стража взимала с какого-то купца за проезд. Как только я оказался в черте города, во мне все завопило: «Назад, Хромой! Назад!» Я с трудом переборол свою фобию. Лотукк напоминал тот городок, в котором я первое время провел рабом.

Двухэтажные дощатые дома с балкончиками были точь-в-точь как в кинофильмах про Дикий Запад. Редко, но попадались и каменные дома, вычурно смотревшиеся на фоне своих деревянных соседей. Рубленых домов в этом мире я не видел, оно и немудрено, когда даже в самые холодные дни зимы часть растений даже листву сбросить не успевает, ну или не хочет.

– Стой тут. – Клоп, явно переигрывая, указал мне пальцем на крепостную стену, сам же он направился к воротам в частоколе метров четырех в высоту.

У частокола стояла, привалившись к бревнам, довольно мутная троица. Как только Клоп отошел, один из хмырей направился ко мне. Я нащупал в рукаве заточку.

– Здоровья и хлеба, бедолага.

– Тебе не иметь нужды.

– Как припечатался?

– Детством.

– Девок хоть тискал?

– Было пару раз.

– Держи. – Хмырь достал из-за пазухи замызганный и явно не первой свежести пирожок.

Судя по виду – из камышовой муки. То есть из тех же корней, которые уже стояли мне поперек горла, только высушенных и размолотых. Наверное, если бы я был у орков, я бы съел угощение, даже с удовольствием. Но за время в статусе вольного лесного я успел избаловаться пищей, и непрезентабельный вид пирожка вызывал отторжение.

– Спасибо. – Я спрятал пирожок за пазуху.

– Боишься, твой увидит?

Я кивнул.

– Смотрю, гнобит?

Петь дифирамбы хозяину было не принято, положено было костерить, но… я-то уже знал, к чему идет разговор.

– Бывают и хуже. Сыт, одет.

– Я вижу, – усмехнулся хмырь, поглядев на мою одежду.

– На селе идет и такая.

Он одобрительно кивнул.

– Слышь, малец, – наконец перешел он к делу, – может, давай накажем пентюха? Ты скажешь, где башки упали, а мы прирастим их к жизни.

Всегда удивляла в подобных людях уверенность, что их слушают с раскрытым ртом. Дело не в низком происхождении или выпячивании преступной сущности. Приходилось повидать всяких, как в этом, так и в своем мире. Были у нас «на районе» и вполне авторитетные личности, но они обходились без понтов, жаргона или пренебрежительного тона. Убивал именно этот типаж – четочный. В этом мире четок не было, вместо этого игрались гвоздем – как бы намекая, мол, я настолько крут, что даже этой тычкой могу решить вопрос. Бесила такая уверенность в своем всесилии и разуме. С такими либо заточкой – выводя во враги, что, собственно, я обычно и делал, когда был в рабстве, либо переходить на их логику и язык.

В связи с тем, что местный уголовный жаргон имеет специфику – даю вольный перевод в скобках.

– Ты не осьмушничай (не тяни базар), хочешь голов насобирать (бабок настричь, башок нарубить), а мне на скалы (каменоломни)? Мне печать не смыть (из рабства не уйти). Он хоть и гаркий (понтовитый), а палку не вымачивает (не издевается). Закресалюсь (захочу, придет мысль, вспыхнет искра), сам головы прокачу (денег настригу), а ты сейчас мне пыль сзади поднять (стражу по свежим следам навести) хочешь? Мне в вершу, ты стороной?

Хмырь сощурился, его явно не устраивал ответ, но и сделать он мне ничего не мог – я чужая собственность, да и не в чести у их брата рабов обижать.

– Гарычишь (говоришь) много, корявый (неполноценный, инвалид).

– Я у зеленых семь солнц печать носил (у орков семь лет в рабстве был), ты мне трястись предлагаешь?

– Как хочешь, черный (раб – унизительно).

– И тебе, башковый (ищущий денег незаконно), удачи.