Хромоножка и другие: повесть и рассказы для детей

…Ей не хотелось уходить со станции вместе со всеми провожающими. Когда перрон опустел, она побрела в переулок. Пошатываясь, пошла вдоль большой стены из осыпающегося красного кирпича. Эта стена отделяла сейчас её от станции. Тут Муре стало легче, но не надолго…

Она догадывалась, что с этого дня, без Большака, у неё начинается другая жизнь.

…Вытянувшись вдоль стены, она притихла. Перед глазами всё продолжали мелькать вагоны уходящего на непонятную войну поезда. В каком-то из них был Большак. Если бы знать заранее…

Одно к одному… Всего лишь неделя прошла после того как распорядительная Матвеевна, живущая над Большаковыми, забрала всех её пятерых котят и никто их во дворе больше с тех пор не видел.

Матвеевна говорила, что отвезла их сёстрам в деревню.

Но уж больно поспешно, котята были ещё слепые. Сосед Матвеевны по этажу Гордей Фомич видел её с шевелящимся мешком около канавы, пропахшей тухлой водой, но разговора об этом не затевал.

Обе женщины, и Анна, и Матвеевна не очень-то жаловали кошек.

Мало ли чего видел Фомич… Он давно научился помалкивать когда надо…

* * *

– Гляди-ка, кошка плачет. Надо же! – удивился прохожий и остановился.

– Это колченожка Большака нашего, – сказал низкорослый седой человек. И Мура признала в нём одного из тех, кто иногда возвращался с ними после работы домой.

– Не горюй, Мура. Хозяин скоро вернётся. Большак не может сгинуть. На таких свет держится. Да и война-то долго не будет длиться. Делов-то сколько на станции… Пойдём с нами домой, чего ж теперь?..

Она даже не пошевелилась, только начала выть…

И тут её подхватили чьи-то цепкие руки. Прижали к куртке со знакомым запахом мастерских.

Петька Захарьев – друг Большака, держа Муру на согнутой левой руке, понёс её домой.

Глава 2. Петькины проводы

Мура ещё несколько раз бегала в мастерскую, где работал Большак. Но там всё меньше и меньше становилось тех, кто трудился совсем недавно рядом с Большаком.

…Настало время, когда из старых знакомых в мастерских остался один Захарьев Пётр.

Она теперь часто бывала около него. Он для неё как бы частица Большака. Был Петька низкорослый, с подпрыгивающей лёгкой походкой. Он часто улыбался, даже когда шёл один.

– Мелюзга, какой от него на большой войне толк? – говорила дородная Матвеевна.

Но и его проводы приближались.

Алексей Большаков отбыл на фронт спокойно, по-деловому, будто в обычную командировку уехал.

С Петькой дело иначе.

Белозубо улыбаясь, он объявил Муре:

– Ну что, Хромоножка, тебя в армию не возьмут с твоей клюшкой! А я – вот он! Доброволец! Понятно тебе!? Не отпускали на станции, а я не могу иначе! Немчура столько моей родни покрошила ещё в Первую, теперь опять? А мне в тылу?.. Через два дня прощаться будем!

* * *

Провожали Петра всем двором. С музыкой!

Жена его – Люська, повиснув на плече мужа, не давала ему играть на гармошке. Как пожилая баба, раскинув пухлые свои руки на Петькиной голубой рубашке, плакала навзрыд:

– Петенька, Петенька! Не увижу я тебя больша таким.

Чует моё сердечко, на погибель уходишь…

А Петька, беззаботно вырываясь из ее рук, тряхнув русым чубчиком и весело ощерив туго набитый крепкими белыми зубами рот, рвал меха гармони и собственное горло:

– Когда б имел златые горы
И реки, полные вина,
Всё отдал бы за ласки, взоры,
Лишь ты б владела мной одна…

Увидев весёлого Петра, Мура тоже было повеселела, но, заметив какие у всех грустные глаза, притихла.

– Петенька?.. Родненький, – только и успевала вставлять Люська одиночные слова в мужнину песню.

Мура отошла подальше от крыльца к калитке. Она не выносила ни громкую музыку, ни крики.

Матвеевна стояла рядом и молча крестилась. Старик Фомич, облокотясь о дверной косяк, шамкал неведомо кому:

– Вот так же и мы с брательником моим Петрухой уходили. Тожа молодые были и весёлые, ой да ну… Судьба своё кажному приготовит. Я вот живой до сей поры…

– Рази так мыслимо горланить на проводах-то! – говорила Матвеевна, не слыша Фомича. Всё перекрывал разгульный голос Захарьева:

– Ты правишь в открытое море,
Где волны бушуют вдали…

Мгновенно прекратив пение, гармонист выкрикнул задорно, обращаясь к Фомичу:

– Вынимай, дед, своего Георгия, хватит прятать крест!

Драй до блеска – и на грудь! Когда я привезу свой орден, что будешь делать?!.

Низкорослый, на полголовы ниже своей жены Люси, вёрткий – он сейчас в центре двора был самый главный и самый заметный. С таким-то норовом!..

Люся отошла от него в сторонку. Стояла, прижавшись к забору. А он, усевшись на вынесенную кем-то табуретку, продолжал надрывать гармонь…

Фомич подошёл к играющему. Положил руку на плечо.

Всего-то и сказал:

– Петруха, тебе пора.

И музыка прекратилась.

Пошли провожать Петра на станцию всем двором:

Люська, Матвеевна и её две приехавшие из села притихшие племянницы, жена Большака Анна со своими ребятами Валькой и Миней да кошка Мура. Вот и всё. Фомич не пошёл. Куда с его-то ногами?