Как член НСДАП с 36-го года, Шнитке знал: во главу угла нацисты ставили, отнюдь, не классовую, а расовую борьбу. Именно на этой почве, которую, как не парадоксально! – ревниво удобрял теми же идеями о « расовом превосходстве» другой, якобы « избранный Богом народ» – еврейский, – и возрос государственный антисемитизм Третьего Рейха и политика жестокого геноцида, решительно и последовательно проводимая Гитлером и другими нацистскими фюрерами. В общее русло этой огненной фашистской стремнины с готовностью влился и бытовой антисемитизм Германии, свойственный простому, угнетённому люду в любой стране…Но не только в силу его темноты и озлобленности на чужаков, заполнивших страну, обманом и подкупом захвативших все лучшие прибыльные места, а более из-за их беспредельной наглости, надменности, махрового цинизма и презрения к коренному населению.
…Мимо проносились, плавно скользили, покачиваясь на рессорах легковые машины, поливая светом чёрное покрытие шоссе, ровные, словно по линейке постриженные, придорожные щётки кустов и стволы деревьев. В салонах дорогих лимузинов, он видел каких-то светских дам в длинных, по локоть, перчатках, в бриллиантах, то ли настоящих, толи искусственных, ослепительно сверкавших. На радостных лицах счастливые улыбки…рядом с ними находились разновозрастные кавалеры в идеальных фраках, смокингах, военных мундирах с аксельбантами, с эмблемами немецких полков и дивизий, усыпанные железными крестами за удачно проделанный бескровный « аншлюс» – присоединение Австрии.
…Всё это скоростное движение отражалось в автомобильных стёклах, зеркалах, в зрачках Германа, двоилось, накрывалось – проходило одно сквозь другое, уносилось прочь, а дышащий динамик продолжал сотрясать салон « опеля» воинственными призывами – восклицаниями главного гауляйтора Берлина, и Шнитке слушал его вместе с шумным « морским прибоем» – фанатично ревущих, ликующих народных масс, и медленно погружался в сладостную фантасмагорию. Он понимал, что слышит небывалые, посему ещё не напечатанные, а лишь страстно изречённые тирады нового вероучения, коему теперь неукоснительно следовали миллионы немцев и стальная машина Вермахта. Ему, Герману Шнитке из провинциального Пфальца, как и миллионам других сограждан, не дано было до конца постичь глубинный смысл и разглядеть бездонную багровую тьму нового учения, а лишь молча внимать и строго исполнять, как подобает дисциплинированному во всём, педантичному немецкому офицеру СС.
Одно было ясно, без гадалок – медиумов и объявлений, – близятся страшные дни суровых испытаний, жуткие побоища и пожары, сотни тысяч, миллионы, быть может десятки миллионов смертей, но всё для того, что бы искоренить мировое Зло и завевать величие арийской сверх Державы, вопреки всем и всему возрождённой, как легендарная птица Феникс, из пламени; очищенной от жидовствующей саранчи и другой мрази, которая, как ржавь, прикипела к благородной стали их германских мечей.
…Так думая-рассуждая, Герман непроизвольно вновь упёрся в курчавый затылок водителя « опеля» и подвёл итог. « Всё верно…Фюрер не любит тех легионеров Рейха, у которых дряблые ляжки и сердца. Им нет места в рядах СС…И прав Отто, чертовски прав, белокурая бестия! Что мы всё церемонимся с этими смуглорожими выродками, место которых в каменоломнях или печах крематориев? Видит Бог, нам ариям, и впрямь уже пора привыкать чувствовать себя властелинами мира. Дьявол! Отто опять обскакал меня и здесь. Но клянусь священным мечом Роланда, скачек больше не будет! Кстати. Где он застрял? Donnerwetter!
– Что, приуныл, дружище? – Отто, в очередной раз сливший избыток выпитого пива, без сил плюхнулся рядом с Германом и рассмеялся.
– С облегчением. Где вас черти носили, барон? Роды принимал, что ли?
– Ха-а! Веришь, сам поражаюсь, и откуда сто-олько берётся? Ну, едем, родное сердце? Юбки нас заждались, будь я проклят…Эй, словак, или кто ты там…дави на газ, тут рядом. Это тебе за беспокойство, – Отто бросил на первое сиденье крупную купюру.
– Но, но!…– поперхнулся Зуппе, не веря своим глазам. – Здесь очень много… – у него вновь запульсировали виски.
– Ты чем-то опять не доволен, говнюк? Я ещё в уме, не слепой, знаю и вижу, что и кому даю. Усвоил?
– Точно так, гер офицер! – выпалил Зуппе, чувствуя, как по позвоночнику опять прокатилась предательская дрожь. – Данке шеен! Данке шеен! Да не оскудеет рука дающего. – Он аккуратно тронул машину.
– Вот, вот, – удовлетворённо кивнул Шнитке. – Правильно понимаешь… « Да не оскудеет рука дающего…» Это и имел в виду группенфюрер СС. Гляди-ка, Отто, а твои методы и впрямь комильфо. Надо будет взять на вооружение. Ха-ха-а…
* * *