На это Валька мог бы возразить, что против полка старого состава пулемет на колокольне не пляшет, но вместо этого спросил – А где это ты по-русски так навострился?
Венгр озадаченно посмотрел на него. – Понимаешь, я ведь русский язык не очень хорошо знал. А вот, как сюда попали, вдруг акцент пропал, и слова все помню, что обозначают. Я-то ладно. Но у нас были ребята, которые двух слов сказать не могли. Теперь от деревенских не отличить. Воздух, что ли, такой.
- Да ну, воздух как воздух.
- Пошли к столу – сказал венгр. – Обязательно надо выпить за жениха и невесту. Иначе счастья не будет.
- Пошли. – ответил Валька.
3.
Из Пичугино команда конных разведчиков Железнопролетарского полка выезжала с песнями. Две версты до Щигрова пролетели незаметно. Остановились перед деревянным мостом у самого въезда в город. Под завистливые крики сторожевого охранения отвязали притороченного к седлу Коснюковича и бросили его в реку для протрезвления. Остальные были в порядке, но тоже полезли купаться. Валька с Малашенко остались сидеть на берегу.
Глядя на плещущегося, словно чайка, на мелководье Коснюковича, Валька с сомнением в голосе спросил – Иваныч, это его с двух стопок развезло?
- Вполне может быть. – ответил Малашенко, обдирая вокруг себя какие-то стебельки и складывая их в фуражку. – Много ли ему надо?
- Да нет. – вмешался, выходя из воды, рыжий боец. – Там двумя стопками не обошлось. Он земляка встретил, мадьяра.
- Эвона, Сашка. - удивился Малашенко. – Коснюкович из Венгрии?
- Из Рязани. Но тому уже все равно было, что Рязань, что Абиссиния.
- Соединились, значит, пролетарии. – резюмировал Валька, глядя на шлепающего по воде ладонями Коснюковича, который, как раз в этот момент, затянул пронзительным голосом песню на неизвестном наречии.
- В этой песне поется – задумчиво сказал Малашенко – о солдате, который уходит на войну. В Италию.
- Куда? – спросил Валька.
Малашенко посмотрел на него затуманенным взглядом. – В Италию, там растут апельсины и много красивых девушек. А невеста говорит солдату, что в Италии он полюбит другую.
- Ни хрена себе. – сказал рыжий Сашка. – Командир, может, заодно и хохла, тогось, в речку?
- Рискни, сопляк. - на мгновение вышел из транса Малашенко и продолжил. – А солдат отвечает, что не нужны ему ни апельсины, ни итальянские красавицы. А нужна ему только его невеста, прекрасная Этелька.
- Кто? – спросил Валька.
Но Малашенко уже замолчал, потому что Коснюкович кончил петь.
- Эй, там, – крикнул Валька – макните певца еще пару раз, на бис, да с головкой. – После чего холодно осведомился у Малашенко – Ну, и на каком же языке была спета эта чудесная песня?
- Ясно, на каком,- хмуро ответил тот – на мадьярском.
- Так ты еще и мадьярский язык знаешь?
Малашенко потупился – Выходит, что знаю. Наверно с германского фронта в голове осталося.
- Ага. На манер пули дум-дум. – сказал Валька – С самого Перемышля. Ну, а травку зачем рвал?
- Травку? Так это ж дикий лук! – ожил Малашенко. – Пусть зажуют ребята, а то не ровен час, унюхает Трофимов.
- Дело. – одобрил Валька и полюбовавшись, как братья костромичи Самохины выводят на берег облепленного тиной и заметно протрезвевшего Коснюковича, скомандовал по коням.
Копыта лошадей простучали по деревянному настилу моста и зацокали по серому булыжнику главной улицы Щигрова, которая раньше называлась Дворянской, но в восемнадцатом году была переименована в проспект имени Двадцать четвертого мая, о чем и сообщала большая жестяная вывеска, намертво приколоченная к фасаду крайнего дома.
Дорогу в штаб полка узнали у охранявших мост бойцов, потому ехали молча, поглядывая по сторонам, в разговоры ни с кем не вступали.
Только раз, когда проезжали мимо двухэтажного здания городского театра, украшенного пузатыми, слегка облупившимися колоннами, Малашенко повернулся и официальным тоном спросил – Как думаешь, Валентин, а что в этом городе стряслось двадцать четвертого мая?
- Должно быть, революция, – ответил Валька. – в местном масштабе.
- Весной, оно, конечно, повадней - молвил Малашенко и до самого штаба не проронил больше ни слова.
4.