Хроника его развода

– Но при чём тут его дух? – недоумевал Кузнецов. – Что за ахинея?

Он решительно опустился на стул, осушил полстакана и вновь стал читать.

Автор писал складно. Единственное, что было непонятно – графики и формулы. Изложив на двадцати страницах историю жизни барона, заявив, что появление его в воображении преступника непременно отпугнёт последнего от совершения преступления, автор перешёл к описанию спиритических приёмов.

Кузнецов снова закурил.

Неожиданно ему вспомнилась кликуха препода. Его называли «Васильич». Степан Васильевич, точно!

«Эх, – подумал Кузнецов, – твоего-то совета, Васильич, мне и не хватает. Разбил бы ты, наверное, это пособие в пух и прах. Шарлатанство сплошное, сказал бы, а не наука… Жаль всё-таки, что я тебя тогда не послушал. Жаль!»

Непрошеная слезинка скатилась по переносице и упала на страницу, стушевав несколько букв.

Кузнецов взглянул в окно. Прожектора светили ярче прежнего. Метель успокаивалась. Один-единственный снежный хоровод сходил на нет.

– У-у! – услышал вдруг Кузнецов.

«Что?» – не понял он.

– У-у! – услышал он вновь.

Хоровод прекратил свою круговерть.

В столбе света появилось нечто большое, напоминающее кентавра.

– Ни хера себе! – прошептал Кузнецов.

Растерявшись, он зачем-то стал прятать пособие в ящик стола, потом вскочил, бросился к холодильнику, но, осознав, что водка здесь ему не поможет, выхватил из наплечной кобуры пистолет.

– Спокойно! – приказал себе Кузнецов.

Он резко выдохнул и выключил свет. Но в кабинете всё равно оставалось темнее, чем на улице.

Теперь, подойдя к окну, ночного гостя можно было рассмотреть как следует.

Всадник, не кентавр. Странный, дико старомодный всадник. Усы, бородёнка, одет в дублёнку или толстый халат. На плече его сидела птица (филин, догадался Кузнецов), на груди красовались Георгиевские кресты. В правой руке он держал фуражку.

Кузнецов коснулся лбом стекла, прищурился и почувствовал, как похолодел лоб. Всадник смотрел на него. Странно. Ведь трудно разглядеть кого-либо в темноте из света! Кузнецов это знал на все сто, этот урок он усвоил ещё в далёком советском детстве, наблюдая тёмными вечерами за женщинами в общественной бане.

Всадник смотрел на него пристально. И взгляд этот, жуткий в своей пустоте, едва не превращал Кузнецова в трусливое ничтожество. Его, старого опера, годами плевавшего страху в лицо.

Ночной пришелец надел фуражку. Филин, встрепенувшись и сверкнув глазами, резко взмыл вверх.

– Матерь Божья, – пробормотал Кузнецов.

Он судорожно снял «макаров» с предохранителя, дослал патрон в патронник, вытер со лба холодный пот.

– У-у! – крикнула птица издалека.

Кузнецов согнул руку с пистолетом в локте.

– Ну, – прошептал он, слизывая капли пота с верхней губы, – давай же, гад! Нападай!

Но пришелец лишь скривил в циничной ухмылке губы. Коснулся двумя пальцами козырька фуражки, пришпорил коня и сгинул во тьме.

Снег повалил хлопьями.

Кузнецов ещё минут пять простоял у окна, бормоча то «барон», то «Васильич», утирая с лица пот. А потом, успокоившись, включил настольную лампу. Он извлёк патрон из патронника, достал из рукоятки магазин, вдавил туда патрон. Произведя контрольный спуск, загнал магазин обратно и поставил пистолет на предохранитель.

«Какой только чертовщины не случается в наших краях», – подумал Кузнецов.

И, вытащив из папки акт приёмки, каллиграфично вывел в нужной графе – «Отлично».

И поставил восклицательный знак.

Лузер

– Велосипед «Школьник», – бубнит под нос Игорь, стараясь дышать в сторону, – наклейка с изображением самолёта на звонке, – записывает он, – металлическая цепь стального цвета…

Они пришли рассказать о том, что велосипед спёрли. Странно. Если в новогоднюю ночь и совершается что-то криминальное, в райотдел бегут не сразу. Пока проспятся, пока протрезвеют. Вечерком, может, и сподобятся. Но они пришли утром. Первого января. В десять.

По идее у них должны были украсть санки, – пытается шутить сам с собой Игорь, но ему не смешно. Какой может быть смех после бессонной ночи, когда твоя голова тяжелее тонны чугуна?

– Что же вы его в подъезде непристёгнутым держали?

Глава семейства виновато опускает глаза.

– Понимаете, товарищ следователь, он так всегда стоял. И никто его не трогал. Никогда.

– Говорила ж-же, – шипит супруга, – воруют, всё воруют и у всех. А ты…

Рядом с женой сидит сын. Семь-восемь лет, светлые волнистые волосы, голубые глаза, шапка с помпоном в руках. Это украли его велосипед. Наверное, доставшийся от отца по наследству. «Школьник» украли у школьника. И школьник расстроен, это видно.

Зря они пришли сегодня. Выслушивать нет никаких сил. Голова больна, душа мертва. Игорь не здесь. Игорь – в её квартире.

Шесть с половиной утра показывают часы на стене. Он не видит Катиного лица, лишь часы и её колени. Потому что он лежит на них, вроде как не изгнанный, но уже чужой, ей безразличный.

…Штампованные фразы о бережном отношении к имуществу Игорь произносит через силу. И звучат они неубедительно. Мужу – сорок, жене – тридцать пять. А он, двадцатитрёхлетний юнец, говорит эти банальные фразы, учит взрослых людей жизни. Смех.