Хроника гнусных времен

— Без ведома Сони? — уточнил Сергей.

— Ну, она же возражает.

— Если она возражает, значит, ехать никуда не нужно. — Сергей твердо посмотрел Кириллу в глаза. — Это ее дело. Если ей понадобится помощь, она нам сама скажет.

— Ну да, — согласился Кирилл, — она скажет. Ей мамаша в очередной раз напомнит, что она позор семьи, и она это ожерелье с Дворцового моста в Неву кинет.

— А если мы станем что-то выяснять, тетя ее поедом съест, — возразил Сергей, — это уж точно.

Не отвечая, Кирилл облокотился на низкий подоконник и стал смотреть в сад. Дождь все валился с темного неба, и на дорожке стояла большая лужа, в которой отражались желтые огни.

Почему Сергей не хочет ничего выяснять? Что он знает про ожерелье? Зачем ему согласие Сони, когда ясно как день, что она его ни за что не даст?

Именно на это и рассчитывал тот, кто позвонил ей. Этот человек знал ее так же хорошо, как себя, и был совершенно уверен, что она не допустит, чтобы родственники занимались выяснением этого вопроса, потому что она уверена, что это — «позор».

Она ведет «позорную» жизнь — работает в больнице, работает еще где-то, ухаживает за полоумной мамашей, ублажает шалопая-брата, носит пижаму десятилетней давности и влюбляется в несуществующих уголовников.

И явно что-то скрывает.

— Ты не вспомнил, что было в той книге, из которой вырвали листы? — спросил Кирилл, продолжая рассматривать лужу.

— В какой книге? А… ничего там не было. Я же тебе говорил.

— Слушай, — сказал Кирилл холодно и, повернувшись, сел на подоконник, — я не понимаю, в чем дело. Ты же не идиот. Или идиот? Из книги явно вырваны страницы, а ты мне в двадцатый раз говоришь, что не вырваны. Я же держал ее в руках. Из нее вырваны страницы так, что даже переплет развалился. Ты что? Сам их вырвал?

— Н-нет, — сказал Сергей, запнувшись. Вид у него был удивленный. — Просто нет никакого смысла выдирать листы из арабской книги!.. В этом доме, кроме меня, никто не понимает по-арабски. Зачем кому-то выдирать листы?!

— Вот и я спрашиваю. Зачем?

— Не знаю. А что? Это важно?

Это было гораздо важнее, чем Сергей мог себе представить, но Кирилл не стал говорить ему об этом.

Оказывается, вести расследование труднее, чем читать в романе о том, как его ведет гениальный сыщик.

И расследование-то получается каким-то дурацким. Например, гениальный сыщик понятия не имеет, правду говорит Сергей или врет талантливо и красиво.

Интересно, в этом доме есть что-нибудь выпить?

— Здесь есть спиртное?

— Где — здесь?

Кирилл вздохнул.

— Где-нибудь. Не за забором в соседнем магазине, а, например, в холодильнике?

— Не знаю, — сказал Сергей, — наверное, есть. Конечно, есть. Вон в шкафу что-то вроде бара. Бабушка там держала вино и еще какие-то бутылки. Открой, посмотри, если хочешь.

Ну да. Вино. Вряд ли он станет пить вино, которое держала в шкафу бабушка. Но это все же лучше, чем ничего.

Кирилл распахнул темную дубовую дверь с резным стеклом и присвистнул.

«Вино», которое держала в шкафу бабушка, представляло собой плотный ряд очень дорогих первоклассных бутылок. Все было, как следует — виски, джин в плоской бутылке, коньяк, наоборот, в круглой, широкоплечий мартини и пузатое соломенное кьянти.

Стаканы стояли тут же — безупречно соответствовавшие каждой бутылке.

Ну и бабушка. Знаток жизни.

Кирилл решил, что виски будет в самый раз.

— Тебе налить? — спросил он, отвернув холодную пробку.

— Нет, — сказал Сергей и улыбнулся смущенной улыбкой. Бросил свою книгу на диван, подошел к Кириллу и осторожно, как на заморское чудо, посмотрел на его стакан.

— Ты чего? Никогда не видел виски?

— Видел. — Он снова улыбнулся. — Понимаешь, со мной от выпивки что-то странное делается. Я весь покрываюсь красными пятнами и чешусь, как шелудивая собака. Даже от пива. — Он вдруг заговорил почти шепотом: — Я всегда только делаю вид, что пью. Я из одного стакана «глотаю», а в другой выплевываю, как будто запиваю.

— Зачем? — поразился Кирилл.

— Мне неловко, — признался Сергей, — ужасно. Я никогда никому об этом не рассказывал. И так все считают, что я…

— Ботаник, — подсказал Кирилл, — это теперь так называется.

Сергей покосился на него — не смеется ли, но Кирилл не смеялся.

— Я и тебе говорю только потому, что ты чужой человек. А наши, если узнают, засмеют.

Кирилл неожиданно пришел в раздражение от того, что он — чужой человек.

— Я понимаю, можно скрывать, что ты — запойный алкоголик. А тут-то чего скрывать?

— Мама всегда напоминает мне, что я не похож на отца. Он был… русский офицер. Чувство долга, любовь к отечеству, в плечах косая сажень, перед обедом стопку и так далее. Я совсем другой.

— Ну и что? Я тоже совсем другой. На отца не похож. И что мне теперь делать?

— Что тебе делать, не знаю, — сказал Сергей довольно резко, — а я не хочу, чтобы все знали, что я даже глотка выпить не могу. Ладно бы у меня удушье начиналось, как у тети Александры, а то — чесотка! Смешно.

— Это смешно в десятом классе, когда все начинают пить портвейн, а ты не начинаешь, — сказал Кирилл, все еще раздраженный «чужим человеком», — в нашем возрасте это не смешно.

— Все равно я не хочу, чтобы об этом знали.