Хроника красного террора ВЧК. Карающий меч революции

Такие факты, выявленные в ходе следствия над Муравьевым, были осуждены целым рядом свидетелей. Ф.Э. Дзержинский на следствии утверждал: «…худший враг наш не мог бы нам столько вреда принести, сколько он принес своими кошмарными расправами, расстрелами, самодурством, предоставлением солдатам права грабежа городов и сел. Все это он проделывал от имени советской власти, восстанавливая против нас население…»[159] Несмотря на многочисленные свидетельства, следственная комиссия не подтвердила предъявленное обвинение, и 9 июня 1918 г. дело было прекращено за отсутствием состава преступления.

Так же закончился суд над П.Е. Дыбенко, которого в том числе, помимо самостоятельного оставления фронта, обвиняли в самочинных расстрелах под Нарвой, правда, в гораздо меньших масштабах[160]. Оба закончившихся процесса выявили изменение оценок в подходе к вопросу о применении смертной казни прошедшее за три месяца. То, что ранее в январе – феврале 1918 г. представлялось преступным нарушением распоряжений советской власти, в апреле этого же года казалось лишь служебным упущением и злоупотреблением.

Было несколько причин подобной эволюции взглядов.

Требование ужесточения диктатуры пролетариата, возобновления института смертной казни уже со стороны большинства партий усилилось в связи с массовым ростом преступности и самосудов зимой 1918 г.

Следует отметить, что если количество погромов и в целом преступлений в первый месяц нового года по сравнению с декабрем 1917 г. сократилось, что свидетельствовало об упрочении позиций советской власти. Однако количество самосудов в городе, наоборот, возросло. Они приобретали все более бытовой, аполитичный характер. Отчасти это было связано с общими показателями преступности в городе. В одном только Петрограде, по данным М. Лациса, насчитывалось до 40 тысяч уголовных элементов, а в Одессе и Москве до 30 тысяч «бандитского элемента»[161]. Грабежи, убийства стали обыденным явлением столицы. За неделю в городе фиксировалось до 40 случаев убийств. Данные «Журналов происшествий по Петрограду» были переполнены сообщениями о различной тяжести преступлениях. Так за одни только сутки, с 10 на 11 января 1918 г., в городе были зарегистрированы 8 крупных краж (более 300 руб.), 32 мелкие кражи на сумму менее 300 руб., 6 разгромленных магазинов и 1 общественное здание, 2 менее значительных грабежа, обнаружено 5 трупов: всего 93 происшествия[162]. Средние же показатели колебались около цифры в 60 зафиксированных происшествий по городу за сутки.

В советских газетах приводилась порой иная статистика. В частности, «Известия ВЦИК» писали, что в декабре 1917 г. по городу было зафиксировано 1368 правонарушений (около 45 в сутки), а в январе 1918 г. уже только 699[163]. Однако подобные публикуемые данные, на наш взгляд, являлись попыткой продемонстрировать успехи советской власти в борьбе с одной из наиболее значимой на тот момент проблемой, а не следованием реальной статистике.

Авторитет властных структур, призванных бороться с бандитизмом, был крайне низок. Характерен пример, приведенный в центральном органе левых эсеров «Знамя труда». «Сегодня к дому булочника Николаева, на 1 Мещанской улице, подъехал грузовик, в котором было около 25 вооруженных человек. В это время мимо дома проходил отряд милиционеров. Неизвестные предъявили последним ордер на обыск квартиры Николаева и потребовали сопровождать их. Милиционеры согласились. Но едва все они только вошли в квартиру, бандиты скомандовали «руки вверх» и открыли огонь. В результате было убито девять милиционеров и четыре члена семьи Николаева. Убийцы успели скрыться»[164].

В Петрограде и Москве зимой 1917/18 гг. в массовом порядке, по образному выражению В.Б. Лопухина, «раздевали и убивали»[165]. Об этом же писал в своих «Несвоевременных мыслях» Максим Горький (сам ставший в этот период жертвой преступников). Никто не был гарантирован от разгула преступников. В любой момент, в любом месте, любой человек мог стать их жертвой. Нападению подвергались даже представители высших руководящих органов советского государства. Так в начале 1918 г. были остановлены и обезоружены возвращавшиеся на автомобиле с заседания в Смольном «нарком по морским делам Раскольников, помощник по внутренним делам Петровский и тов. Лацис»[166]. О похожем случае с известным петроградским большевиком М.С. Урицким рассказал в своих воспоминаниях Р.Г. Брюс Локкарт: «Однажды вечером Урицкий, впоследствии глава Петербургской ЧК, возвращался из Смольного в центр города. Бандиты стащили его с саней, раздели и предоставили ему продолжать путь в таком виде. Ему повезло: он остался в живых»[167]. Последний случай зафиксировал в своих воспоминаниях и В.Д. Бонч-Бруевич. Имея более достоверную информацию об этом событии, прошедшем в день открытия Учредительного собрания, он ее описал очень подробно и точно.