Хроника любви и смерти

   — А ты уже... — Варя многозначительно замолчала. Видя, что Катя вспыхнула, добавила миролюбиво: — Не сердись, но это все знают.

   —  Что знают? — Катя отодвинулась от неё.

   — То самое. Из-за чего вокруг тебя... Никто не осмеливается. Боятся твоего покровителя. — Катя уставилась в мол. Ты не сердись на меня.

   — Я не сержусь. Я просто...

   — Я понимаю, я очень хорошо понимаю, что ты чувствуешь. Когда такое — и счастье, и тайна — распирает грудь, хочется с кем-то поделиться, но страшно, нельзя, и оттого счастье кажется неполным, чего-то в нём не хватает сочувствия ли, зависти ли, понимания, наконец, и вдеть человека, которому можно доверить эту тайну, и не видишь его, боишься ошибиться, а когда он вдруг появляется подле, пугаешься его и хочешь бежать, и ругаешь себя, что позволяешь ему быть фамильярным с тобой, и не знаешь, как сделать, чтоб тот человек забыл твою доверчивость — не в словах, нет, во взгляде, в мыслях, которые можно прочесть... Так?

Катя долго молчала, потом тихо спросила:

   — Откуда вы знаете всё?

   — Я же сказала, я старше, Катенька. Много старше. Тебе двадцать? На семь лет. Я всё это уже давно прошла, не ты первая, не ты последняя.

   — Прошла?

   — А ты думаешь то, что с тобой случилось... никогда ни с кем?..

   — И ты тоже? — Катя вдруг ахнула. — С ним?! — шёпотом, почти беззвучно спросила она.

   — С ним? — Варя рассмеялась. — Ну ты, право, дитя. Успокойся, нет, не с ним. Но царская семья большая. Милостей на всех хватает.

   — Варя...

   — Да?

   — А говорят... Я слышала, что он... раньше... Даже моя родственница дальняя — Александра Сергеевна Долгорукова... Это правда?

   — А тебе как лучше? Чтоб правда? Или чтоб неправда?

   — Как это — как лучше?

   — Ну чего ты хочешь больше: быть спокойной или, напротив, горячиться ревностью.

   — Я не знаю. Я как-то не думала. Ревность? Нет, я боюсь, я не хочу.

   — Ну вот и решили, и, значит, не было ничего. Ты единственная. Кроме, конечно... — она многозначительно замолчала.

   — Она... Мне сказали, меня назначают её фрейлиной.

   — Да? И тебя тоже? Поздравляю.

   — Почему тоже?

   — Да так, не обращай внимания. Мы же решили — ничего не было.

   — Ну ты представляешь, как же я... перед ней...

   — Как все. Ещё подружитесь. Обычно все, к кому Государь благоволил... ну, ну... просто слегка флиртовал, вполне невинно, — все они сначала принимались в штыки, а потом становились в очень даже нежных отношениях.

   — Как же это может быть?

   — Наверное, общность вкусов, Катенька. Ты когда представляешься?

   — Послезавтра.

29 сентября 1867 года. Зимний дворец. Апартаменты императрицы.

Мария Александровна сидела в глубоком кресле — прямая, не касаясь спинки. Перед ней стояла Катя.

   — Присядьте, княжна, — тихим голосом сказала императрица. Катя присела на краешек кресла. — Вы здесь будете жить?

   — Если Ваше императорское величество не будет против... Я живу с братом и хотела бы оставаться там.

   — Понятно. Отчего же против. К тому же в Зимнем фрейлинские комнаты, по-моему, все заняты. Хотя жизнь в городе не так удобна для вас, особенно в дни вашего дежурства. Ну, да я постараюсь не очень вас обременять. У вас, очевидно, есть ведь и своя жизнь. Вся эта придворная мишура и блеск — всё это проходит, а наше назначение иметь семью, детей... У вас есть жених?

   — Нет... Да...

   — Кто же он, если не секрет?

   — Мы пока... Я обещала никому...

   — Да? Даже императрице?

   — Простите, Ваше величество, я обещала.

   — Что же он так боится огласки? Это неестественно.

   — Он... У него обстоятельства... Его родители против.

   — Чем же вы им не угодили, милая? Молода, красива, — императрица произнесла это, глядя мимо Кати. — Государь говорил, вы хорошо танцуете. Он в этом знает толк.

   — Спасибо, Ваше величество.

   — Что же вы меня благодарите, благодарите Государя...

В этот же день. Комната Николая I в Зимнем.

Катя, забившись в угол дивана, плакала. Александр пытался её утешить, но она упорно отворачивалась от него.

   — Зачем ты... замом ты хотел этого, — судорожно, толчками, говорила она. — Это так унизительно... Она знает... знает...

   — Да что ты, Катенька, поверь, она даже не догадывается.

   — Знает, я видела, я чувствовала — как цедила сквозь зубы, как смотрела, словно на какую-то...

   — Катюша, родная, ну успокойся, прошу тебя. Ты всё придумала, тебе показалось, — он попытался обнять её.

   — Пустите, не трогайте меня, идите обнимайте вашу жену, ваших детей — это ваш долг, мне прямо намекнули, а я... я партнёрша для танцев... — она с новой силой зарыдала.

   — Катя, что с тобой? Я тебя не узнаю.

   — Ну так узнайте, это тоже я. Не нравится — не надо. Вы же не привыкли, когда кто-то смеет иметь собственные чувства и вам их показывает...

   — Ну что ты, ангел мой, за что же ты на меня сердишься, я же хотел как лучше, чтобы ты официально могла бывать при дворе, на балах, ты же знаешь, как я люблю смотреть, когда ты танцуешь.