Хроника любви и смерти

Вроде бы и в самом деле насквозь проглядели. Решили — надёжен. Доверили приводить в порядок мебель в царских покоях. Где — что. Где глянца должного нет — стёрся, поцарапан, где трещина прошла, где обивка отстала, где ножки расшатались... Одного, само собою, не допускали — безотлучно при надзирателе, а то и при двух находился. Они и ящик его рабочий досматривали: всё ли там соответствует, нет ли чего недозволенного, опасного. Их высочества могу пожаловать, а то и сам его величество.

Однажды и в самом деле — работал в царском кабинете, поправил полировку государева стола — пожаловал сам.

   — Здравствуй, работник, — говорит с порога. — Бог помощь.

Надзиратели склонились до полу, не дышат. Батышков бросил работу и тоже поклонился. Так, как бывает, когда отрывают от дела.

Государь достал из ящика какую-то папку и сказал:

   — Работай, мешать не буду. — И удалился.

   — Ох, — распрямились надзиратели. — Повезло же тебе: сподобился самого государя императора лицезреть и доброе слово от него услышать.

   — Что ж такого, — буркнул Батышков. — Человек, как все. Вежливый.

Надзиратели вскинулись:

   — Как это — как все?! Он над всеми нами Господом возвышен. Недаром Бог его бережёт: сколь сицилисты не старались его ничтожить — всё напрасно.

   — Верно, Бог бережёт, — продолжал бурчать Батышков, делая свою работу, — а всё едино в срок к себе приберёт. Как батюшку его.

   — На всё Божья воля, — выдохнули разом оба надзирателя, неохотно согласившись. — Все мы свой срок отживём, кому сколько отпущено.

Дни шли за днями. Работы не убавлялось. И наверху, в царских покоях, и в покоях государыни императрицы, и внизу — в лакейских, камердинерских. Призывали и к княгине Долгоруковой Екатерине Михайловне — детскую мебелишку чинить. Внизу сказывали: матреска-де это государева, полюбовница, стало быть. Но великую силу забрала.

Дама ничего — хороша собою да обходительна. Совсем вроде бы молоденькая, а уж троих детей от государя прижила. Пол империал а сунула за труд, большие деньги.

Батышков было стал отказываться: мол, обязан, на службе. «Нет, — сказала, — служба службой, а денежки мастеровому не лишние».

Видно, добрая. Взял.

Комнатка, отведённая столярам, была небольшая. Почти половину её занимала русская печь. Сложена она была в незапамятные времена, при царице Елисавете Петровне, тогда её, верно, и топили. А спустя много лет устроили во дворце паровое отопление, по трубам, а печь стала служить не то шкапом, не то чуланом. Велика была, много чего в неё вмещалось. И инструмент столярный, и материалец, и барахлишко рабочее.

Стал и Батышков обзаводиться имуществом. Однажды притащил сундук — купил-де у одного служителя. Взгромоздил его на лежанку, навесил замок: одёжу да разный хлам, коим человек непременно обрастает, где ему жить приходится. А Степан, как понимали, обосновался надолго. Да и в самом деле, чем не житье: жалование хорошее, работа не пыльная, начальство ценит. К Рождеству наградные получил: аж сто рублей!

Ежели бы семья была — другое дело. Тогда пришлось бы нанимать квартиру. Жан-жандарм, дежуривший у входа, продолжал иметь на него виды: дочь Настя на выданье, а жених вот он — готовый и по всем статьям угодный. И самой Насте он глянулся, а уж на что переборчива была. Так Жан-жандарм и сказал: готова-де, женись да женись. Приданым не обидим, к нам переедешь. Домишко хоть и невелик, а половину молодым уступим: три комнаты с кухней, двор просторный, хозяйство, конюшня да хлев. Всё своё.

Степан вроде бы соглашался. Говорил однако: придётся погодить, вот сколочу капиталец, а к тому идёт, в таком деле, как женитьба, основательность нужна. Родители родителями, а хорошо бы своим домком зажить. И так он это убедительно говорил, что Жан-Иван соглашался: прав Степан, надёжный он мужик, хорошо за ним Насте будет.

Батышков нередко отлучался — родню-де дальнюю проведать. Ненадолго, правда. Каждый раз возвращался с корзиною, полною то снеди, то рубашек стиранных да глаженных. А строгости во дворце усилились: всех, кто являлся, досматривали, а то и обыскивали. Завели новые бляхи для своих служащих. Прежде посторонние запросто шастали проведать знакомых. Иной раз и попойки устраивали. После взрыва под Москвой завели новые порядки. Надзиратели ходили по людским, осматривали, нет ли чего недозволенного, иной раз перетряхивали скарб. Случалось, подымали людей ночью — с досмотром.

Батышков был человек свой, проверенный. Да и Жан в его корзине не копался: приподымет двумя пальцами рубашку-другую и скажет: ступай себе с Богом.

С шутками-прибаутками, ежели бывали по возвращении его сожители, залезал наверх, отпирал сундук и складывал туда принесённое.

— Всё должно быть чисто, стирано, глажено да крахмалено: и верхнее и исподнее, — говаривал он при этом.

Как не согласиться: истинная правда.