Хроника моей жизни

Жизнь наша в бурсе располагалась, разумеется, по звонкам; но так как не было над нами ближайшего начальственного надзора, то и не было строгого соблюдения узаконенных порядков, по крайней мере, относительно учебных занятий. Должно заметить, что наряду с ленивыми и бездарными учениками было в каждом классе немало учеников даровитых и весьма прилежных, с любовью занимавшихся науками. Поэтому одни из этих последних любили заниматься чтением книг или сочинениями долго с вечера, иногда далеко за полночь, другие имели привычку очень рано вставать с теми же научными целями. Я принадлежал к числу последних. Бывало, для того, чтобы написать какой-нибудь период или хрию (греч. речь, рассуждение, составленное по заданным правилам. – Примеч. ред.), я вставал с постели часа в два-три пополуночи. К сожалению, опыты этих полуночных произведений моего юношеского пера не сохранились у меня; я отдал их, по переходе в среднее отделение, одному из знакомых учеников, младшему меня по курсу, для образца и обратно не получил.

На учениках словесности, по заведенному исстари обычаю, лежала повинность облегчать письменные труды старших учеников-богословов. Не миновала и меня эта повинность, тем более что я писал лучше многих моих сверстников. Но я служил переписчиком не только для старших учеников, но и для наставников.

В первой половине октября (1834 года) во Владимире совершилось очень важное событие. Город осчастливлен был посещением государя императора Николая Павловича. Его величество прибыл во Владимир 11-го числа вечером, а 12-го утром посетил кафедральный Успенский собор. Я вместе с товарищами поспешил насладиться, в первый раз в жизни, лицезрением царя; но – увы! – вместо царя я засмотрелся на губернатора, украшенного Аннинскою лентою, воображая, что это именно государь, между тем как государь был в простой генеральской шинели; а губернатором в то время был у нас С. Т. Ланской, впоследствии сенатор. К моему счастью, на другой день, 13-го числа, после литургии в церкви богоугодных заведений, государь снова изволил посетить собор, и тут-то я уже вполне насладился лицезрением великого самодержца.

1835 год

Незаметно прошла первая, самая трудная для меня учебная треть. Перед Рождественскими праздниками, кроме частных экзаменов, были у нас в зале богословского класса, как более других просторной, общие собрания наставников и учеников, недавно заведенные ректором Неофитом. На этих собраниях лучшие ученики старших классов читали с кафедры свои сочинения, одобренные к произнесению ректором, а ученики низшего отделения читали пред кафедрою наизусть латинские речи и русские стихотворения. Мне на первый раз довелось читать в собрании латинскую речь Цицерона: Quousque tandem Catilina abuteris patientia nostra et caet… Подобные чтения служили немалым поощрением для учеников к занятиям в сочинениях.

На праздник Рождества Христова я по необходимости должен был остаться во Владимире, так как пешком идти на родину более 100 верст в холодную пору было неудобно, а нанимать подводу не было средств. В воскресные и праздничные дни к богослужению мы ходили обыкновенно в ближайшую приходскую церковь – Воскресенскую, где более способные из нас читали и пели на клиросах.

В бурсе же затем провел я сырную неделю и Пасху.

В праздничные дни и вообще в часы, свободные от занятий, не возбранялось ученикам семинарии заниматься музыкою и пением. Некоторые из учеников хорошо играли на гуслях, на скрипке, флейте и кларнете. Я помню хороших игроков на гуслях Астудина и Никольского (впоследствии поступившего в монашество в Московский Покровский монастырь с именем Пимена). Пытался было и я учиться играть на гуслях, но недостало терпения. Вообще, ни к музыке, ни к поэзии у меня не было призвания.

Между учениками бурсы немало было с хорошими и сильными голосами; поэтому нередко можно было слышать в наших стенах веселое и громкое пение. Изредка, по вечерам, тайком происходили у нас и сценические представления. Но все это было только в первые два года моего пребывания в бурсе; с выходом из семинарии старших учеников все эти более или менее благородные увеселения стали мало-помалу исчезать и заменяться другими, более грубыми забавами, как то: игрою в карты, в шашки, а летом в кегли и городки. Бывали нередко и случаи нетрезвости.