Хроника парохода «Гюго»

— Но вместе с ними проходит и детская непосредственность. Впрочем, вряд ли она мне свойственна... А вот вы так мило поинтересовались моим здоровьем, едва мы заговорили, — в сущности, совсем незнакомые люди...

— Разве это звучало по-детски?

— Представьте, да. И мне понравилось.

— Вы что, работаете в школе? Учитель?

— Да нет. Филолог, занимаюсь в аспирантуре. Но, в общем, дело идет к тому, чтобы учить. Не детей, студентов.

— У нас на курсе тоже есть мечтающие преподавать. А я ни за что. Хочу на производство.

— Ну насчет того, чтобы мечтать, про меня было бы слишком сильно сказано... А где это, вы сказали, «у нас»?

— В химико-технологическом.

— Вы не похожи на химичку. Неужели интересно?

— Представьте, мне нравится запах хлора.

— Брр! — засмеялся сосед. — Так-таки и нравится?

Он вместе с Алей поехал в город и у вокзала, на остановке, вдруг потускнев, объявил, что, кажется, действительно заболел. Але он нравился другой — веселый, и, чтобы вернуть разговору прежний, шутливый тон, она спросила:

— Как же я теперь узнаю, что вы не умерли?

— Вот, — сказал он и сунул ей что-то в руку.

Трамвайный вагон кидало, кренило на рельсах, и людей было много, но Аля все же развернула бумажку, прочла:

«Борис Сомборский. 3-18-22».

Две недели носила записку в портфеле. Вынимала то на лекции, то в лаборатории, то дома на кухне, когда рядом никого не было. Так и этак рассматривала записку, словно в ней должен был открыться какой-то еще добавочный смысл. «Что ему нужно? — спрашивала она себя. — Чтобы я позвонила?» В конце концов решила записку порвать и выкинуть из головы парня с поднятым воротником. И в тот же день зашла на почту, завертела диск.

— Это вы? — весело послышалось в трубке. — А я уж подумал, что вы-то как раз и умерли.

Оказалось, что он живет на Садовой, недалеко от Невского. Дом был похож на тот, в котором с детства жила Аля, — петербургский дом с широкой мраморной лестницей, с цветными витражами на окнах полутемных площадок. Только дверь квартиры другая — не было на ней привычных почтовых ящиков с наклеенными заголовками газет, одна медная дощечка: «Профессор К. С. Сомборский», начищенная, сверкающая.

Борис осторожно подтолкнул Алю, и она, робея, прошла вперед.

Комната, в которую они потом попали, просторная, с большим окном, выходящим в сумеречный двор, наводила на мысль о чрезвычайно умной и спокойной жизни. У двери низко распластался диван, дальше стоял стол, заваленный книгами, а над ним во всю стену тянулась полка, уставленная какими-то красивыми вещами, из которых самой понятной была модель парусника. Всю другую стену комнаты занимали книжные шкафы.

— А вам не влетит, что вы привели меня сюда? — оглядываясь по сторонам, спросила Аля.

— Мне бы скорей влетело, если бы я вздумал гулять с вами по улицам.

— Гланды? — спросила она и удивилась, как заботливо прозвучал ее голос.

— Гланды, — вздохнул Борис. — Отец, врач, предложил альтернативу: или операция, или беречься. Но операции я боюсь.

— А что мы будем сейчас делать? — спросила Аля, стараясь переменить разговор.

— Во всяком случае, не целоваться, — сказал Борис и рассмеялся. — Наверное, будем вести разговор, знаете, такой, когда неизвестно, о чем следующая фраза. Я люблю так. Или молчать. Тоже занятие.

— Давайте лучше молчать. — Она отошла к двери и стала рассматривать книги в шкафах.

Полка за полкой — тисненые переплеты классиков. Их чинные вереницы сменяли разношерстные ряды современных, и снова классики, только нерусские. А потом вдруг целое собрание литературы, нужной только профессиональному моряку. «Мореходная астрономия», прочла она, «Теория магнитного компаса», «Вождение парусных судов»...

— А это? Зачем вам? — Она провела рукой по стеклу, за которым стояла «Мореходная астрономия». — Вы же филолог.

— А-а... Для души. Вы ведь тоже, наверное, не все время в таблицу Менделеева смотрите.

— Я понимаю. Но это как-то очень... Очень подробно.

— Уж браться за дело, так как следует! Человек, Алечка, приходит в этот мир лишь затем, чтобы постичь его. Даже, как правило, без особой выгоды для себя. Подумайте, какой вам прок знать, ну... где находится Сан-Франциско? А ведь вы знаете, хотя, я уверен, никогда там не побываете. Но вообще-то у меня есть куда приложить морскую премудрость. — Он подошел к полке и легонько, словно поглаживая, провел рукой по корпусу парусника. — Вот он, мой «Кит». Крейсерская яхта. Постройки 1923 года, водоизмещение четыре тонны, порт приписки — Ленинград.

— У вас есть собственная яхта?

— Не-ет. — Борис рассмеялся. — Хозяин — яхт-клуб профсоюзов. А я просто на ней капитаном.

Он достал альбом в бархатном переплете, и перед глазами Алевтины замелькали фотографии: тот же парусник, что стоял на полке, уменьшенный, наверное, в сто раз, несся, накренясь, по морской глади, стоял у причала и снова, откинув высокий парус, шел навстречу солнцу, а оно низко катилось над водой, и от него тянулась сверкающая дорожка.

— Хорош? У-у, «Кит» — это вещь! — Борис с удовольствием перелистывал альбом. — А вот мы всей командой. Видите, я, а это ребята наши яхт-клубовские...