Пришел и рассказал, как работает у печи, сжигавшей производственные отходы. Рассказал толково и серьезно, иногда хмуря широкий лоб и рубя воздух рукой, и Геллерт даже обрадовался – как отец, оказывается, классно разбирается во всех требованиях безопасности, во всех этих заслонках и температурных графиках. Потом отец ушел. После уроков Геллерта окружили на школьном дворе. Поначалу просто его одноклассники, которых он легко отпихивал руками, потом присоединились ребята постарше, в том числе Джек и Джош. «Мусорщик, – кричали они, скаля рыжие бабуинские морды. – Мусорщик, мусорщик!» И пели, и приплясывали вокруг него, как настоящие бабуины. Он попытался вырваться из круга, его отшвырнули назад, кто-то пнул рюкзак и оттуда вылетел не съеденный на обеденном перерыве сандвич с вялой зеленью и колбасой. Все расхохотались, загоготали, на колбасу наступили… и неизвестно, чем бы это кончилось, если бы не пришел Эрик. Он отвесил всего пару подзатыльников, и толпа разбежалась. Подошел к сидящему в пыли, размазывающему слезы и грязь по лицу Геллерту, протянул руку и сказал: «Ну, чего сидишь?»
С тех пор никто и никогда больше не называл его Мусорщиком. Никогда, вплоть до того дня…
От скал протянулись зубчатые лиловые тени. Наверное, это было красиво – кирпично-красная земля, белые утесы, окрашенные закатом в розовый, с горящими макушками, и глубокая синь под ними. Вода в источниках подернулась трепетным серебром. Да, вероятно, это было красиво, но Хиллер не замечал красоты. Он сидел на корточках в «целовальнике» – маленькой пещерке, известной всем хармонтским подросткам. В последнее время пещерку, кажется, использовали не по прямому назначению, а как отхожее место. В углу виднелись рваные газетные клочья, какая-то дрянь. Поморщившись, Хиллер посмотрел на дорогу.
Автобус укатил часа три назад, когда прибыли миротворцы и оцепили скалы. Туристов загнали в транспорт чуть ли не пинками, но Хиллер, знавший эти утесы лучше любого из молодчиков в касках, легко ускользнул. Он видел, как Саакянц на ступеньке автобуса ворочает тяжелой головой, выглядывая его в толпе. На мгновение захотелось спуститься туда, к людям, и не ввязываться, но нейробиолог быстро переборол искушение. Непонятно как, но всем отдыхающим у Ключей уже стало известно, что Рыжий Шухарт пошел за Шаром. Да не просто пошел, а прихватил с собой сыночка Стервятника, Арчи, кровиночку – того самого высокого паренька в автобусе.
Хиллер не очень понимал, зачем остался здесь. Не ради Нунана. Конечно, не ради Нунана. И теперь, когда внизу патрулировали голубые каски, надежда первым увидеть возвращающихся сталкеров и расспросить их тоже была слаба. И все же он решил остаться. Почему?
Серебряный резервуар с горячей сернистой водой так и притягивал взгляд. Чтобы отвлечься, Хиллер привалился к холодной каменной стене, вытянул ноги и стал думать. Он думал о Шаре. В сущности, весь Хармонт думал о Шаре, мечтал о Шаре, вожделел Шар – или, в случае скептиков, насмехался над Шаром и презирал тех, кто верил в Шар. Непоколебимый Саакянц сказал, что Шар – это ретранслятор. Если так, то можно предположить, что через него поступают сообщения с далеких небес, откуда выпали и куда умчались пришельцы. Поступают, передаются на «треножники», их считывают пифии, потом информация записывается на «булавки»… хотя у пришельцев все, конечно, выглядит иначе. «А что, – подумал Хиллер, – если наоборот? Если правы те, кто утверждает, что вся эта дрянь, которой набита Зона, – по сути шпионское оборудование? Если пришельцы собирают информацию о планете, прежде чем… Прежде чем что? А, неважно. Собирают информацию, так. Тогда получается, что источник информации вовсе не далекий маяк на седьмых небесах, а наши пифии. Они передают сигнал на „треножник“, „треножники“ – на Шар… Вот что. А те, кто приходят к Шару? Те, кто просят у Шара? „Треножников“ там никаких нет, но, может, на близкой дистанции Шар работает без всяких „треножников“. Допустим… Но тогда у нас получается что, господа? Тогда получается, что пришельцы не просто собирают информацию. Получается, они