Хроника потерянного города. Сараевская трилогия

Господи, помилуй прежде других несчастных сараевских старушек, которые покинули нас в числе первых – тех, что жались к стенам и каждому уступали дорогу, тех, что пережили близких и неслышно шагали, словно извиняясь за то, что все еще существуют; тех смиренных старых женщин, что после закрытия рынков собирали с прилавков остатки, до того как уборщики смоют их в канализацию струями воды из шлангов; с вечными переметными сумами в руках (в Сараево их зовут торбами) – пустые сумы несчастья, в которые надо собрать все, что ни встретится по пути: позавчерашние газеты, щепки для плиты, куски черствого хлеба. Родившись в Первую мировую войну, они созрели к началу Второй и закончили жизнь в этой; пережили три войны, так и не поняв, ради чего они велись; не храня в сердце ненависти, просто старались хоть как-то поддержать слабенький огонек жизни. Их пепел развеяли ветры истории. Господи, помилуй их вместо меня, грешного! Кто знает, сколько их перемерло за четыре года войны, сжимавших в худых пальцах бутылочки из-под лекарств, которых больше нигде не было, сколько перемерзло холодными и безнадежными сараевскими февральскими вечерами, в которые кажется, что лета вовсе не было и больше никогда не будет.

Их находили заледеневшими и засохшими, совсем как погибших птиц, что случайно залетели в чужую комнату и не смогли из нее выбраться. Кто знает, сколько их зарыли в землю под посвист снайперских пуль и треск лопающихся от мороза стволов вместо молитвы. Сегодня ночью в Хиландаре я молюсь за их нежные души, какой бы веры они не были, потому как Бог – един.

70. 1. На Тебя, Господи, уповаю, да не постыжусь вовек. 2. По правде Твоей избавь меня и освободи меня; приклони ухо Твое ко мне и спаси меня… 9. Не отвергни меня во время старости; когда будет оскудевать сила моя, не оставь меня.

Весной 1941 года Сараево захлестнула волна всеобщего безумия…

Толпа грабила еврейские и сербские лавки. Люди сгибались и падали под тяжким грузом нахватанного добра.

Словно насекомые, ползали они по крыше еврейской синагоги, отрывая от купола куски медных листов.

Они жгли флаги королевства и вывешивали новые, в красно-белую клетку. Восклицали здравицы в честь новоявленной Независимой Державы Хорватской и новых властей.

Как и все прочие сербы, мы должны были сдать радиоприемник марки «telefunken» и пишущую машинку системы «adler». Граммофон нам оставили, но мы больше не слушали музыку.

Время от времени появлялся тот русский, что усыновил меня. Он регулярно приносил шоколад и игрушки. Часто на нем была форма немецкого офицера. Он сажал меня на колени и, печально глядя, все время повторял: «Малое дитя, малое дитя…»

Однажды он вывел меня на прогулку. Мы столкнулись с большой группой людей, которые размахивали флагами и что-то кричали. Я, припомнив дядю Николу в фиакре, тоже крикнул во все горло: «Да здравствует король!», и все они в бешенстве повернулись в мою сторону. Русский затащил меня в ближайшую подворотню и сказал, чтобы я прекратил кричать что бы то ни было.

В непрекращающемся шепоте плюшевой коробки театра давали «Синюю птицу» Метерлинка. Это было первое театральное представление в моей жизни.

Зимой 1943 года я заболел брюшным тифом, который тогда был смертельной болезнью. Меня лечил доктор Алкал ай, наш семейный врач, единственный случайно сохранившийся еврей. Тетка, уверенная в том, что я умру, жгла свечку над моей головой. Я выкарабкался. Тиф в Сараево принесли с собой мусульманские беженцы – мухаджеры.

По воскресеньям мы ходили на кладбище ухаживать за цветами на семейной могиле. Я играл среди крестов и ангелов с поломанными бетонными крыльями, спускаясь в пустые, разграбленные склепы, наполненные зловещим эхом, пока тетка поливала растения.

На одном из крестов я по слогам сложил имя моей мамы:

БОЯНА КАПОР

Перед Олимпийскими играми в Сараево это кладбище перенесли в другое место. Теперь она покоится вместе с жертвами фашизма в братской могиле, которую я никогда не видел, потому что четверть века не приезжал в родной город. Задолго до нынешней войны он лишил меня права навещать своих покойников. Но это уже не имеет никакого значения.

Могила моей матери теперь в этой книге.