Хроника предсказанной смерти

Не только на мне. На протяжении того дня всё вокруг хранило запах Сантьяго Назара. "Сколько бы я ни мылся мылом и губкой, я не мог смыть этого запаха", – говорил мне Педро Викарио. Братья не спали три ночи, но сон не шёл; едва приклонив голову, они снова переживали убийство.

Уже почти стариком, пытаясь описать свои ощущения от того бесконечного дня, Пабло Викарио как-то легко сказал мне: "Это было словно проснуться во сне".

Камера была трёх метров в длину со слуховым окном, пробитым очень высоко, в ней имелась параша, рукомойник с тазом и кувшином и две каменные лежанки с соломенными тюфяками. Полковник Апонте, руководивший строительством, говорил, что прежде не было отеля, устроенного более гуманно.

То же говорил и мой брат Луис-Энрике, которому довелось ночевать в тюрьме за стычку с музыкантами; городской голова из человеколюбия разрешил одной из мулаток составить ему компанию. Должно быть, то же подумали и братья Викарио, когда почувствовали себя в безопасности от арабов. В это мгновение им придавало духу сознание исполненного долга чести; единственным же, что беспокоило, был неисчезающий запах. Они попросили побольше воды, мыла и ветоши, отмыли руки и лица от крови, постирали рубахи, но их так и не отпустило. Педро Викарио попросил вдобавок свою обычную дозу слабительных и мочегонных и стерильный бинт, чтобы сменить перевязку, и за утро ему дважды удалось помочиться. Но по мере того, как разгорался день, жизнь осложнилась настолько, что запах отошёл на второе место. В два пополудни, когда их могло бы окутать сном жаркое марево, Педро чувствовал такую усталость, что был не в силах лежать на тюфяке, но из-за той же усталости не мог держаться и на ногах. Боль от паха распространилась до шеи, мочиться стало невозможно; Педро терзала пугающая уверенность в том, что он никогда в жизни больше не заснёт. "Я не мог спать одиннадцать месяцев", – говорил мне он, и я знал его достаточно хорошо, чтобы поверить в это. Есть Педро тоже не мог. В свою очередь, Пабло съел понемногу всего, что ему принесли, и через четверть часа у него открылся бурный, как при холере, понос. В шесть вечера, пока производилось вскрытие трупа Сантьяго Назара, срочно вызвали мэра, потому что Педро Викарио был уверен, что брата отравили. "Я чуть ли не тонул, – рассказывал Пабло, – и мы не могли избавиться от мысли, что всё это – козни арабов". К этому моменту параша успела два раза переполниться и остальные шесть раз караульный водил его в туалет мэрии. Там его и застал полковник Апонте, сидящим под прицелом караульного в кабинке без дверей с таким сильным поносом, что мысль о яде показалось не особенно нелепой. Но её немедленно отвергли, когда выяснилось, что Пабло пил только воду и ел лишь то, что прислала на обед Пурисима Викарио. Однако полковник Апонте так встревожился, что отвёл заключённых к себе домой, под особую опеку, пока судебный следователь, прибывший из Риоачи, не забрал их в тамошний застенок.

Страх близнецов отвечал общему настрою улицы. Мысль о мести со стороны арабов полностью не отвергалась, но никто кроме братьев Викарио не подумал о яде. Скорее предполагали, что мстители ждут ночи, чтобы влить через окошко бензину и поджечь заключённых в камере. Но это предположение было слишком уж легковесным. Арабы составляли мирную общину эмигрантов, расселившихся в начале века по карибским городкам, включая самые бедные и отдалённые, где они так и продолжали торговать рухлядью и ярмарочными поделками. Жили они дружно, исповедовали католичество и народом были трудолюбивым. Женились между собой, ввозили пшеницу для своих нужд, разводили во двориках баранов, растили баклажаны и майоран; единственной их пагубной привычкой были карточные игры. Старшие ещё говорили на деревенском арабском, привезённом с родины; он сохранялся и во втором поколении. Но внуки, за исключением Сантьяго Назара, на арабские вопросы родителей отвечали уже по-испански. Казалось невозможным, чтобы эти люди в одночасье изменили своим мирным привычкам и мстили за смерть, виновниками которой могли считаться мы все. В свою очередь, о мести со стороны семьи Пласиды Линеро никто даже не подумал, хотя это были люди храбрые и пользовались влиянием, пока их дела не пришли в упадок; из них двое – отчаянные головорезы, которых былая слава семьи хранила от расправы.