Хроника Рая

Иешуа пробудил душу Пилата, жажду истины и отсюда совесть – Пилат дорос до Страдания, до того, чтобы Страдание выбрало его – непосильное ему страдание. Сравним: Воланд спас душу Ивана Бездомного, повернул его к поиску истины, вытащил его из писательского стада. Уберег от уготованной ему участи литературного генерала, этого привилегированного быдла, славящего Хозяина и потребляющего кремлевские пайки. Поиск истины делает Ивана учеником Мастера.

Иешуа заведомо, умышленно неканонический. Булгаков пытается выявить сущнейшее религии, которое не есть религиозное и тем более конфессиональное.

За Иешуа записывал Левий Матвей – путал, и эта путаница продлится долго. В путанице этой – истина (тоже истина!), ею, быть может, теперь и держится мир. Это истина Левия Матвея. И не надо иронии, не надо смотреть на нее, читать роман лишь «глазами» Воланда. Но это истина слова, в слове, из слова. Булгакова интересует то, что над словом, над истиной слова, над истиной религии и культуры. Иешуа говорит о путанице, но культура и дух и есть «путаница». «Путаница» эта не только истина, но, возможно, и цель культуры. Это не релятивистское всеприятие, но именно приятие истины и того, что над нею в их иерархии. Здесь открывается еще одна смысловая плоскость соотношения Христа и истины. К слову: истина, признающая то, что над ней и за ней, принимающая свой предел, и истина, «не видящая этого» – они разнятся по уровню рефлексии, по своему соотношению со свободой. Иешуа несет обаяние доброты, любви, свободной мысли – к этому можно идти через слово, но Иешуа дает основание, оправдание самому слову. Слово бессмысленно вне этого. Религия не имеет смысла вне того, что выше религии.

Теперь о споре Воланда и Левия Матвея. Истина Воланда: диалектика Добра и Зла во имя полноты, неисчерпаемости бытия. Левий Матвей видится ему ограниченным доктринером, готовым во имя добра, во славу голого света ободрать мир, лишить его теней, уничтожить краски. (Здесь смысловое пересечение с тем спором Великого инквизитора и Христа.) Но в словах Левия Матвея о софистике своего оппонента, в самом его нежелании спорить с Воландом, как представляется, есть намек на то, что полнота бытия не сводится только к диалектике света и тени (контекст сцены, во всяком случае, не исключает и такого прочтения, пусть оно и не совпадает с акцентами, расставленными самим Булгаковым). Да, диалектика Добра и Зла, но быть злом во имя диалектики?! Левий Матвей пришел к Воланду из света, а доктринеров и идейных фанатиков вряд ли берут в свет. Что несколько раздражает нас в Левии Матвее? Его отторжение даже частичной истины «оппонента», и не будем забывать, что мы здесь все же пристрастны, ибо, по воле Булгакова, мы любим Воланда.

В концовке романа Добро и Зло и их диалектика – все снимается в непостижимости метафизики, снимается как метафизически промежуточное. Так в дзэн и в дао: зло, добро – едины, несущественны перед Пустотой… Здесь речь, конечно же, не о синтезе, не о диалоге культур – разная эстетика мышления, не совпадают системы миропонимания… но это смысловое пересечение не случайно, ибо есть общность того сущнейшего, что не детерминировано цивилизацией и культурой…

И диалектика (Добра и Зла), и христианская эсхатология – всё частность… пусть они истинны, но как частность.

В эпилоге Воланд скорее уже не Сатана, а указующий на непостижимость метафизической реальности, на непостижимость порядка мира, в котором «все правильно» и от имени которого он выступает (теперь?!).

Лоттер вдруг подумал о том, что Недостижимое и есть наш абсолют. Единственный абсолют для нас, что не зависит от того, есть ли он, возможен ли, невозможен. Может, и вправду пред его лицом Ничто, Бытие, Бог – части и частность. Есть ли они бытие Недостижимого или лишь преодолеваются в этом просветляющем усилии к нему, преодолевают, пытаются преодолеть себя сами, себя как «бытие недостижимого» – мы вряд ли когда узнаем. (И Цены и Тоски не узнаем здесь!) Но вне этого беспощадного масштаба Добро, Бытие, Бог, может, теряют что-то в собственной глубине… Недостижимое, до которого мы не дотянемся, которого не узнаем, как и его отсутствия не узнаем – оно захватывает нас, освобождает нас от наших истин и откровений… освобождает наши истины и откровения… в том числе от их окончательности, от правоты, от притязаний на узурпацию миропорядка. Освобождает самих Ничто, Бытие, Бога – пусть нам не дано здесь от чего… Но вот все-таки не освобождает… И эта мука… а мы только лишь фантазируем насчет ее магии.