ХРОНИКА РУССКОГО

Я давал С. П. С‹вечи›ной читать Минье предисловие к испанской войне - она чрезвычайно хвалит его и не ожидала такого взгляда на историю и такой методы, какую нашла в новом труде его. Теперь читает она Вильменя предисловие к Лексикону и ставит его выше всех других мелких его сочинений.

Я нашел здесь у одного собирателя рукописей собрание писем одного француза-шпиона, полковника драгунского Valcroissant, коего Шуазель в 1780-1782 годах послал в Царьград помогать тайно туркам и полякам (во время Барской конфедерации) против нас. По беглому обозрению я заметил, что это его переписка с послом французским в Турции графом Сен-При из турецкой армии, с воинскими подробностями; но не могу оценить степени исторической важности этих бумаг. Предписание Шуазеля шпиону оригинальное за его подписью: он предписывает ему скрывать от русских цель данного ему поручения. Важен факт, что Франция подбивала и помогала туркам и полякам, будучи в дружбе с нами; но факт этот мы знаем. Подробностей войны и сшибок с турками также много. У него же купил я, вероятно, оригинальную рукопись о Петре, Екатерине I, Меншикове и проч., другая копия хранится в Королевской библиотеке и мною переписана.

О Фиески: {7} уверяют, что по всей дороге от тюрьмы до места казни ни одного окна нет не занятого; а что увидит это кровавое любопытство? - одну фуру закрытую, фуру с преступником или с преступниками, ибо с недавнего времени возят к гильотине, уже не показывая жертв правосудия.

2/14 февраля, воскресенье. Разлученный с архивом вчера провел день по-прежнему: прочитав журналы, отправился в камеру перов, но мой билет был на 16-е заседание, т. е. на сегодня, а вчера было 15-е в деле Фиески, и я возвратился в Rue Tournon, осмотрел литературные новости, у Ренуара встретил ‹Киселеву› и ‹Мейендорфшу›. Они возвращались от дюшессы Деказ, живущей в самом Люксембурге: она показывала сквозь потаенное отверстие камеру и подсудимых (дам в камеру перов не пускают). Она уверяла их, что сегодня уже не будет открытого для публики заседания, что перы хотят непременно кончить суд, хотя бы заседание должно было продолжаться за полночь, что референдарий и обед для них заготовил: следовательно, мой билет был для меня бесполезен. Поболтав с М‹ейендорфшей›, пошел разносить карточки и себя по Сенжерменскому предместью; поболтать у Мортемарши; она пользуется правом, тобою ей данным, и медленно спешит отвечать тебе.

От нее к m-me Recamier, в которой нашел ужасную перемену, продолжительным нездоровьем произведенную; но мила по-прежнему, и я подосадовал на самого себя или на свои архивские хлопоты, что так долго лишал себя этой беседы. Шатобриан, говоря о Франции, о теперешних обстоятельствах и проч., оживился каким-то необыкновенным жаром: тут был Баланш, всегда остроумный и откровенный наблюдатель, Beaumont, сотрудник Токевиля, Chateauvieux, писатель женевский и секретарь Государственного совета, который привез нам свежие вести из камеры депутатов о возможности сложения старого министерства на новый лад. Прения наши начались о политических партиях, о влиянии оных на салоны и на все общество парижское; вспоминали давно прошедшее. M-me Recamier рассказала как _в старину_ встречались у нее бареры с роялистами и не расстроивали салона, что даже и в мое время, в ресторацию, люди различных партий и совершенно противоположных мыслей, Mathieu Montmorancy с издателями "Constitutionel" и т. п., сходились у ней и у того же камина любезничали и грелись, но что теперь этого сближения лиц, без сближения мыслей, нет уже более, что она часто в большом затруднении от встреч разнородных, хотя и одного и того же класса общества: именно сие разномыслие в том же классе и причиной большего, хотя и не сильного ожесточения. Шатобриан прекрасною фразою резюмировал ее замечание. Но я заспал форму оной, ибо вчера записать не успел: Les Royalistes se rencontraient avec d'autres partis; maintenant ils se rencontrent avec eux-memes, но в разных оттенках, и ожесточение сильнее. Удивлялись энтузиазму Ламартина к Фиески: он бывает почти на каждом заседании камеры перов. Тем лучше: впечатления суда и фанфаронства злодея передает он в стихах сильных, и поэзия найдет если не новые образы, то новые наблюдения в психологии. Я проболтал до 6-го часа у _милой_ par excellence, и от Фиески перешли мы к сен-симонистам, к немецкой философии и проч. и проч. Поутру звала меня на приятельский обед Thecla‹Шувалова›, en s'excusant de la tardive invitation, я отвечал, qu'en poesie, comme en fait de bon diner, le terns ne faisoit rien a l'affaire, и явился. Туда принесли нам и вечернюю газету с известием, que "la seance a ete levee pour etre reprise demain dimanche a une heure". Фиески не успел говорить в последний раз; последнее слово еще не вымолвлено, и я, отзавтракав поранее и пробежав колонны "Курьера", в 11-м часу буду уже в камере перов…