ХРОНИКА РУССКОГО

Влияние Руссо на век его и на литературу и сравнение в этом отношении с Вольтером: "И Вольтер был не чужд постороннего влияния. Вольтер, независимый в своих правилах, сообразовался между тем во многом с общественными требованиями своего времени; он не рознил со вкусом тогдашнего французского двора. Можно подумать, что он рожден был для этого двора, где не преобладала строгая нравственность, а только остроумие, где смеялись над злоупотреблениями, не изгоняя их, и обращали еще в свою пользу то, во что не верили. В Руссо ничего нет подобного. Его воображение воспламеняется другим. Полевой цветок, деревцо - ему более нравятся, нежели подстриженные Версальские парки. Его свободная мечтательность часто рисует такие предметы, которые показались бы неприличными под пером писателя даже XVII столетия. Руссо походит на больного человека. Вольтер господствовал как драматический писатель, а Руссо, как мыслитель и прозаик; таким образом, он был первым оратором XVIII века. Своею мизантропиею, действительною или подложною, он приобрел от современников новое право на внимание, и приучил их смотреть на себя, как на существо высшего разряда, которое ничем не может быть удовлетворено, и которое не должно ничего иметь общего с прочими людьми, чтобы господствовать над ними. Вольтер действовал более на общественное мнение, Руссо - на характеры и таланты/ Вольтер не воспитал ни одного человека оригинального, не был вдохновителем ни одного ума возвышенного: на него как на учителя смотрела только Франция, которой он был органом, и Европа, ослепленная Францией. Руссо не действовал так продолжительно на умы. Он остался в разряде писателей созерцательных и людей красноречивых. Его двойственное влияние было вдохновением вдруг для Сен-Пьера и Мирабо, мечтателя и трибуна. Скоро, во время общественного потрясения, оно одушевило первые опыты блуждающего юноши, французского офицера, из отечества брошенного в пламя войны между диких Луизианы, и из безмолвия пустынь попавшего в стан гражданской войны, а оттуда в тягостное одиночество посреди большого чужестранного города: оно служило пищей тоске и надеждам этого самоизгнанника, тогда еще неизвестного, и поддерживало его, представляя пример, что может вынести гений в борьбе с несчастием и безвестностию. Шатобриан был тогда напитан идеями и чувствованиями того, кого называл он _великим Руссо_ и кого поместил в числе пяти великих писателей, которых надобно было изучить ему. Он сохранил некоторые черты меланхолии "du Promeneur solitaire". Они видны еще в Рене, этом оригинальном создании. Но нельзя не чувствовать, что между туманною мечтательностию недовольного философа и стремительным отвращением молодого человека, в это время, разрушился целый мир общественный, в котором не было еще признаков ни новой жизни, ни спокойствия. Поэзия прозы явилась в неведомом блеске, в богатстве невиданных образов, и часто в красоте образцов, более древних и более простых. Ученик красноречивого Руссо сделался его красноречивым соперником - и картинами бедствий возвратил к обновившимся истинам церкви строптивость умов, воображение женщин, гадания политиков, надежды всех. Для Шатобриана открылся новый горизонт. Взамен видов Швейцарии или Пьемонта путешественник-живописец изобразил Океан, Америку, Италию, Грецию, Египет, Иудею - он показал все лучшие точки зрения на земле и в истории.

"В Байроне влияние Руссо отражается как сила, гораздо более испорченная, нежели исправленная. Здесь чувствуешь отпечаток скептицизма. Руссо образовал поэтический эгоизм певца Чайльд Гарольда и Лары, а Вольтер виден в философическом воспитании певца Дон-Жуана. Байрон имел перед глазами и в памяти "le bosquet imaginaire de Clarens", равно как очаровательные и столько раз помещенные берега Лемана: Руссо ему сообщил много вдохновения для картин мизантропии и любви.

"В "Meditations" Ламартина, в восхитительной сладости его стихов, нельзя не чувствовать местами некоторых пленительных звуков "du Vicaire Savoyard et du Promeneur solitaire". Если много на него действовал божественный язык Расина, то еще более роскошь картин Руссо. Тот и другой почерпали все из одного источника - духовности и любви.

"Влияние Руссо видно также в одном из самых гневных противников, каких только встречали в наше время сочинения женевского философа. Ламене представляет многие черты сходства с автором Эмиля. Видно, что он образовался в этой школе и заимствовал из нее гораздо более, нежели где-нибудь. Воспитанник Руссо носит в душе некоторые смелые и необщежительные мнения своего учителя.