Хроника сердца

То, что я делаю, то, что я накапливаю по крупицам, в конечном счете будет извращено, перелицовано и приспособлено совсем не для того, к чему предназначалось. От легкомыслия одних и от злого умысла других. Ведь ощущаю я уже сейчас напор наглых людей. Еще при моей жизни они извращают меня и хотят (это какой-то высший пилотаж бесовщины), добиваются от меня резолюции: «с трактовкой согласен, утверждаю, что это я».

Хорошо понимаю, что это настроение пораженческое, нехорошее. Но оно находит и не на меня одного.

Я боюсь себя. Очень мало остается из того, что еще удерживает меня в жизни. Человек стареет еще и оттого, что его заталкивают в старость, иногда даже очень близкие люди. И он, шутя-любя, поддается этой «игре», пока не оказывается в неожиданном и новом для себя положении – в одиночестве.

Одиночество свое мы чувствуем и осознаем не часто. Да и невозможно длительное время находиться в таком состоянии. Одиночество – полное и ясное осознание одиночества – может длиться секунду-две, как прикосновение к голому нерву. Дальше – смерть, самоубийство. Или убийство. Но именно одиночество, догадка о нем, заставляет нас думать о других, искать пути к ним. Есть ли любовь? Что такое талант? Существует ли настоящая дружба? Все это есть, проявляется в жизни нашей, но крайне редко. И в каждом случае любовь и талант проявляются индивидуально, т.е. в единственном экземпляре. Мы пытаемся понять и изучить эти незакономерные явления, чтобы сделать их всеобщим достоянием. Но каждый раз дальше удивления и восхищения не двигаемся. Если нам удается прикоснуться (далеко не каждому) к таким уникальным явлениям, как талант и любовь, прежде всего мы понимаем, что строить какие-то теории на таких явлениях невозможно.

Боже мой, сколько литературного, театрального и прочего мусора и подделок, выдаваемых за любовь и талант, скопилось на свалке Человечества. И мусор этот не убывает. Наоборот. Что же делать?

Собственная рыхлость, инертность и от этого бездельничанье – все это не просто раздражает, а бесит меня. Васю закрутили, завертели в партийном хороводе, и легионы корреспондентов разорвали его сердце в клочья. Ему, Васе, казалось, что он гениальный стратег. Ради Степана Разина, ради того, чтобы осуществить цель своей жизни, свое предназначение, он терпел всю эту обнищавшую свору духовных пастырей, кормил их уже одним тем, что позволял доить себя.

Ему казалось, что он хитрит и обманывает их. Получилось наоборот. Его обманули. Они-то уж знали, что делали и делают. А сейчас набирают металл в голосе (заговорили вдруг), чтобы заявить, что, мол, человек из моего окружения, из моей свиты, был образцом художника и примером для подражания. И меня будут всю жизнь ненавидеть за то, что знаю правду. И всячески мешать мне выйти на самостоятельный и открытый разговор с людьми. Такие вещи они делать умеют. Все они вместе взятые убили Степана Разина, а следовательно, и Шукшина. Вот в чем истина.

Какая-то закономерность существует в судьбах людей. После гибели Урбанского меня посетила эта мысль в формах неуловимого предчувствия. Я назвал это нечто готовностью к смерти. Что же это такое? Сейчас, когда меня охватывает безысходная тоска, когда я целыми днями маюсь, не могу заняться хотя бы чем-нибудь, я чувствую – от полной бессмысленности существования, – что теряю всякие надежды на будущее. Казалось бы, сейчас, в момент благоприятный для меня, на пороге больших свершений, не должно быть места пессимизму, упадку.

Но нет, именно сейчас! Почему это? Видимо, я большего хочу, о большем думаю. Страшный трагический конфликт, возникновение которого неизбежно, конфликт со всеми на земле, если я только, забыв обо всем, устремлюсь к своей цели, он уже сидит во мне. Но до него было все так же серьезно и тягостно. В такие моменты теряешь естественный страх перед смертью и живешь фатально. Надо бороться с этой пассивной завороженностью. Уж больно не праздничное время сейчас. Понимать надо! И на конфликт этот идти радостно, по-русски. А значит, и преодолевать в себе эту самую готовность к смерти.

Часть IV. Сюжеты Над гнездом кукушки. Советский вариант

Лежу в институте кардиологии. Почувствовал себя хуже. И врачи зацокали языками: что-то я нарушил в их планах, стал подводить. И наступило отчуждение, даже обида. Срываю план поставок, подвожу смежников. Подозрения мои усиливаются: из меня делали нечто показательное (имя-то популярное), но не получается. Боюсь, не выбраться мне отсюда в ближайшее время.