Хроника сердца

Мне чертовски нравится «нахальство» Ануйя, когда он заявляет о том, что его не очень интересуют подлинные факты из жизни исторических персонажей, о которых он пишет пьесы. Я тоже пришел к выводу, что в своих «исторических» вещах мне необходимо стремиться выразить свою иронию по отношению к современному обществу. История для меня не должна быть самоцелью. История – слуга, не больше.

«Арльская трагедия» – веселый фарс о двух очень наивных и упрямых гениях. Написать эксцентрические характеры. Повторяю, вещь должна быть очень смешная. И читатель и зритель должны почти на протяжении всей пьесы умирать от смеха, надрываться, уставать от смеха, молить о пощаде. И рыдать в двух-трех местах. Вот и все! Я ведь так мало хочу! Меня сейчас начинает настораживать то сюжетное построение, которое я придумал для «Арльской трагедии». Оно стало слишком прямолинейным и примитивным для меня. И тут, видимо, придется еще много подумать. И начать надо, мне кажется, не с построения сюжета, а с точного определения главного конфликта и побочных проблем, через которые вскроются характеры героев. Даже серьезные споры решать комедийно. Это закон.

Вчера было воскресение. Я возвращался от Соколова. В метро было много пьяных. Один из них, плюгавый и неприятный тип, давно уже, видимо, пристал к пожилому интеллигенту, который сидел напротив. Я застал оратора в момент подъема: «Эх, как мы пятилеточку за четыре года дали! В июне месяце – раз и готово! Для нашей родной партии, для нашего народа! Пятилеточку – за четыре! Это мы, рабочие, своими рабочими руками только можем! Рабочий класс не подведет! Вот мы какие, вот мы как умеем! А с таким портфелем разве можно пятилетку за четыре года? Куда! На нашем горбу сидите. Нос-то воротишь. Стыдно. Надел шубу, портфель, во какой кожаный. А пятилеточку-то мы тянули на себе. Да и отгрохали ее за четыре годочка!» Монолог этот мог продолжаться бесконечно. Оратор, чувствуя безнаказанность свою и молчаливый страх своего подсудимого, все больше распалялся и готовился, видимо, уже к физической расправе. Мне показалось, что мужик этот из стукачей. И жалкий и мерзкий одновременно. Обвиняемый тоже не блистал обаянием. Добропорядочный одутловатый пожилой мешанин. Вдруг в разговор вступил подвыпивший работяга с сипатым голосом: «Ты где работаешь?» – обратился он к оратору. Тот моментально откликнулся, охотно вскочил и дружелюбно направился к своему новому оппоненту: «Строим коммунизм! Пятилеточку…» Сипатый перебил его: «Я спрашиваю: где ты работаешь?» – «Ты лучше спроси, кем я работаю». – «Это после расскажешь. Где ты работаешь? Может, ты тунеядец какой-то, а оскорбляешь человека. Где работаешь?»

Об интонации. Об иронической интонации.

У меня нет охоты высмеять свою жизнь и свое время. Мало того, я вообще не считаю себя юмористом – сочинить и поставить капустник, как это делает Ширвиндт, я попросту не смогу. И тут дело не в моей бездарности, как мне кажется. Ведь когда я рассказываю что-либо, люди искренне и естественно смеются. Вообще мои юмористические устные рассказы-зарисовки многим нравятся. Но в них нет законченности, нет литературы. И это обстоятельство я считаю чрезвычайно важным. Короче говоря, «капустник» я считаю законченным произведением, а свои рассказы – нет. Я не продаю их, свои рассказы, а дарю. Для меня они – гимнастика, не больше. Себя же я готовлю к серьезному и настоящему. Не исключено, что я делаю большую ошибку, относясь к своим устным рассказам как к чему-то легкомысленному и второстепенному. Но поделать с собой ничего не могу. Верю, что впереди меня ждет настоящая и серьезная литературная работа. Повторяю, у меня нет охоты посмеяться над своим временем и, следовательно, над самим собой. Но и отказываться от иронической интонации, которая присутствует в моих устных рассказах, тоже не собираюсь.