Хроника шапочных разборов

Так что же сделать, в какую сторону пойти? Опять, как советуют старые друзья и слуги, всё хорошенько взвесить и найти «самого достойного из всех, готового служить ей не как супруге, а как госпоже», или наплевать на советы мудрых этих советчиков и поступить по велению своего собственного сердца и так далее — ведь вот же он, молоденький красавчик Михаил, очаровательно стеснительный и неуместно стыдливый юноша, с которым ей ведь всегда было так хорошо в постели!..

Что ж, в свои 56 лет императрица Зоя любила — быть может, последней своей любовью. И она была неудержима: в ту же ночь — тело постылого Романа ещё не успело толком остыть — она провозгласила 24-летнего Михаила своим мужем и новым самодержцем византийским.

^{_{Тернистый путь влюблённых к счастью: юный красавец Михаил и безутешная вдова Зоя сочетаются узами брака. (А первый супруг Зои, Роман, даже ещё и не похоронен — лежит где-то там, в дальних покоях, всеми позабытый).}}

Ей-богу, на этой средневековой миниатюре неизвестный художник смог передать всё сразу: и беззащитную влюблённость Зои, и настороженную решимость её новоиспечённого молодого супруга, и крайнюю озабоченность покорных царедворцев.

Озабоченность опытных царедворцев, в общем, понять нетрудно. Со стареющей Зоей во главе уходящей на глазах династии — симпатичной молодёжи «второго Рима» грех было жаловаться на отсутствие во «втором Риме» социальных лифтов. Вот и новый царь Михаил, который уж никак не мог похвастаться знатностью происхождения и который даже, по настойчивым слухам, не так давно занимался едва ли не фальшивомонетничеством, в одночасье вознёсся на самый верхний этаж государственной власти, а вместе с ним, потеснив прежнюю знать, у кормила власти оказались и его многочисленные родственники.

Пселл, свидетель всех этих событий, затрудняется дать молодому супругу Зои сколько-нибудь однозначную характеристику. Точнее сказать, противоречивость этой его характеристики вполне соответствует противоречивой натуре самого императора:

Характер Михаила заставляет меня раздваиваться в своих суждениях. Если отвлечься от единственной несправедливости, допущенной им в отношении Романа, обвинений в прелюбодеяниях и от преступлений, которые он совершил, чтобы избежать подозрений, его можно причислить к наиболее достойным императорам.

Ну действительно, в самом деле, с кем не бывает… Ну, допустил человек один-единственный раз несправедливость — вместе с Зоей отравил её состарившегося мужа… Ну, преступления там всякие, направо-налево, туда-сюда… Зато во всех прочих отношениях — буквально ведь не в чем упрекнуть человека, не правда ли?..

Как и крайнюю озабоченность искушённых царедворцев, легко понять и настороженную решимость самого Михаила. «Опыт научил его подозрительности», — кратко замечает по этому поводу Пселл. Ну да, конечно же… Михаил прекрасно помнил печальный опыт своего несчастного предшественника, и свою собственную роль во всей той некрасивой истории, и роль в ней своих теперешних покорных слуг, ну и, разумеется, ведущую роль в ней самой Зои.

Родившийся и выросший далеко-далеко от царских покоев, по-провинциальному впечатлительный и неглупый и, несмотря на юный возраст, многое в своей недолгой жизни повидавший, этот молодой человек, «первый парень на деревне», ставший вдруг императором, но в глубине души оставшийся всё тем же провинциалом, — Михаил обладал каким-то звериным чутьём на опасность. С первой же минуты, с этого вот пожимания руки своей багрянородной супруги и с её влюблённого взгляда — с той первой минуты и теперь уже навсегда он, вероятно, всем своим существом, душой и телом, стал ощущать невидимую, но смертельную опасность, которая поджидала его во дворце буквально за каждым углом, за каждой дверью, за каждой портьерой, за каждым жестом, словом и взглядом.

Вот с той самой, первой минуты супружества неизменным спутником императора Михаила стал смертельный страх…

Вначале он попытался было поддерживать видимость семейного счастья, но надолго его не хватило: противиться нараставшей в нём панике Михаил был попросту не в силах.