Хроника стрижки овец

Вообще говоря, призыв к историкам взять на себя труд написать ответственную историю – как то делали Соловьев или Ключевский – прозвучал своевременно. Таких «единых» историй в России, увы, было не особенно много – а дискретных, по репликам рассыпанных, сочиненных в жанре доноса или анекдота – вот таких хватало.

У тех, кого Солженицын именовал «образованщиной», было не в чести читать Сергея Соловьева – да кто бы осилил такую махину, – но мало кто не ссылался на пикантности маркиза де Кюстина и колкости Герберштейна. В те годы мы принимали за историю Отечества – путевые записки иностранных путешественников, нам казалось, что вот французский маркиз нечто такое углядел, что Ключевский, Костомаров и Карамзин не отметили. И прятали под подушки сочинения разоблачителей режима – Авторханова и Конквиста, идеологические книги с фальшивыми цифрами, с тенденциозными сведениями. Это – считалось подлинной историей, хотя фактов истории в том было куда меньше, чем в унылых мемуарах советских военачальников, которые рассылали по провинциальным библиотекам: кому нужны перечисления полков и дивизий. Однако – это была поразительная по информативности история. В 1970-е годы в России был издан уникальный корпус литературы по истории века – в мемуарах людей, принимавших участие в событиях. Количество этих мемуаров идет на сотни, тысячи томов, и даже если в книгах имеются цензурные изъятия, простое сопоставление мемуаров Плиева и Сандалова, Конева и Жукова – даст интереснейшее поле для анализа; таких воспоминаний в других странах не столь много, все эти свидетельства – на вес золота. В английских антикварных магазинах попадаются воспоминания полковников и генералов – но весьма редко; в России таких книг – тысячи; это невероятная ценность. Но этими книгами не интересовался никто. Напротив, интерес вызывали безумные, с исторической точки зрения нерелевантные сочинения беглого шпиона Резуна или беглого писаря Котошихина. Интерес к теории, согласно которому одно секретное распоряжение тирана Сталина меняло весь ход мировой истории, можно объяснить коллективным безумием. Но это не точное объяснение.

Объяснение в том, что историю приватизировали, точно так же как нефть, газ или алюминий. Была наука, описывающая былое с точки зрения судьбы народа и страны – но это показалось тоталитарным. Возникли маленькие, верткие истории, трактующие события в приватном ключе. Можно рассмотреть ХХ век с точки зрения борьбы за права предпринимателя? Да, можно. Будет ли это релевантной точкой отсчета? Вряд ли.

Это, тайное и запретное, казалось именно историей – на том основании, что это было как бы разоблачением. Несказанной популярностью пользуется сочинение Мельгунова «Красный террор», написанное во время войны в эмиграции по заданию атамана Краснова. Таких примеров крайне много. Интеллигенты 1970–1980-х зачитывались Герберштейном и Котошихиным, как широко известно, а историческая наука в России находится в плачевном положении.

И вот когда было высказано пожелание вернуться от приватизированных, огороженных колышками участков приватизированной истории – к исторической науке – к большой истории, – это вызвало ураган иронических реплик.

Разве можно подвергать сомнению итоги приватизации? Нет уж, застолбили участок – теперь наше. И главное, какой дивный повод пошутить.

Ну что же вы все время зубоскалите, граждане? Как не надоест.

Вы довели себя до того уникального, вообще говоря, состояния, когда жизнь и биографии собственных отцов и дедов вами высмеиваются и презираются как недоевропейские. Любая попытка увидеть реальную историю России воспринимается как диверсия национализма; однако нет никакой среднеарифметической истории – у всякой страны есть история своя – особенная, ею самой прожитая. Знать ее – ничем не дурно. А мы много лет стараемся не знать ничего.