Хроника стрижки овец

В мире ясных культурных валентностей Россия пребывает до сих пор абсолютно неизученной – и тем самым остается непредсказуемой величиной. Говорят о «загадке русской души», а на деле имеют в виду наибанальнейший вопрос: хотят русские с нами дружить или шарахнут по нам бомбой? Спрашивать политического лидера об этом – все равно что спрашивать мистера Джекила о том, что сделает ночью мистер Хайд. Мистер Джекил этого просто не знает! Он искренне хочет дружить, этот милый русский политик с интеллигентным лицом! А почему он завтра начнет войну, обрежет газ – он об этом никак не догадывается.

Ну разумеется, непонимание Западом Востока, а Востоком – Запада имеет свою, еще более сложную историю. Разумеется, стена непонимания меж культурами не может быть разрушена за одну ночь – и надо ли это делать в принципе? Но наличие в подлунном мире культурно-исторического оборотня – России – делает эту границу меж Востоком и Западом проницаемой, не вполне четкой. То, что случается с Россией, ее западные и восточные соседи обычно трактуют как свидетельство глобальных тенденций – а на деле это лишь циклы существования. Любопытно то, что перемену, случившуюся с Россией двадцать лет назад, Запад склонен интерпретировать как объективное свидетельство своей победы над восточной конструкцией. А эта перемена была лишь определенным этапом в жизни вервольфа. Пропел петух, и реформы оказались не то чтобы забыты – просто речь уже не о них. Никто не предавал реформы – этого никак не хочет понять свободолюбивый интеллектуал на Западе, – нет надобности их предавать! Они просто уже неактуальны для нового цикла жизни.

Особо следует отметить поразительный факт – самую, вероятно, интересную аберрацию в новейшей экономике. Дело в том, что западная модель финансового капитализма, то есть воображаемые, нереальные ценности, вмененные сознанию обывателя как объективная реальность существования, – эта западная модель была внедрена в тело оборотня – России. Случившееся в дальнейшем относится не столько к истории экономики, сколько к истории логики – это обыкновенный силлогизм. Некая воображаемая вещь, существующая только в сознании, помещена в такое специальное сознание, которое меняется циклически, а следовательно, информацию о воображаемой вещи не может передать своей другой ипостаси. Россия просто не помнит – и не может помнить! – о той умозрительной конструкции (гражданские права – цивилизация – финансовый капитализм), которую когда-то взяла в качестве лекарства от тирании. Эта воображаемая конструкция была усвоена сознанием доктора Джекила, он так и собирался лечить общество. Но мистер Хайд этого не помнит! В том мире, откуда Россия брала эту модель, финансовый капитализм существовал в связке с идеей демократии. В России, в новой ее ипостаси, этой связки нет и быть не может; мы начинаем говорить о суверенной демократии не потому, что озлобились, – просто мистер Хайд должен найти в своем сознании хоть какой-то аргумент – зачем бы ему эти акции и что с этими нарезанными бумажками делать? Теперь этот же самый финансовый капитализм – со всеми его акциями, опциями и фикциями – служит уже не становлению среднего класса, а его раскулачиванию, собиранию в управляемую послушную массу.

Процесс коллективизации пошел по всему миру, собственно, так и было задумано. Сказка пришла к своему концу, положенные превращения совершились – до очередного цикла можно уже не волноваться.

Так и всякий Иван-дурак, совершив положенное количество подвигов, заканчивает свою эпопею тем, что женится на царевне, делается, как и прежний царь, вором и самодуром, а мед и пиво текут по его бороде.

Некрасивая правда

Правда – вещь, неудобная в употреблении; историческая правда особенно неприятна, однако неприятные свидетельства очевидцев лезут изо всех щелей. «Русскому народу повезло, что в годы тяжелых испытаний его возглавил гений». Это сказал не ополоумевший вертухай, а Уинстон Черчилль, который признавался и в том, что, когда в зал переговоров входил Сталин, он всегда вставал, подчас против воли.