- Ну, хорошо. Представьте себе молодого человека, довольно статного, с головой, немного ушедшей в плечи; он вытягивает шею и неловко выставляет вперед лоб; нос у него великоват; губы тонкие, рот широкий, верхняя губа оттопыривается; лицо бледное; большие зеленые глаза никогда не смотрят на человека, с которым он разговаривает. И все же в глазах его не прочтешь: ВАРФОЛОМЕЕВСКАЯ НОЧЬ или что-нибудь в этом роде. Нет, нет! Выражение лица у него не столько жестокое и свирепое, сколько глупое и беспокойное. Вы получите о нем довольно точное представление, если вообразите какого-нибудь молодого англичанина, который входит в огромную гостиную, когда все уже сидят. Он проходит мимо вереницы разряженных дам - те молчат. Зацепившись за платье одной из них, толкнув стул, на котором сидит другая, он с великим трудом пробирается к хозяйке дома и только тут замечает, что, выходя из кареты, подкатившей к подъезду, он нечаянно задел рукавом колесо и выпачкался. Я убежден, что вам часто приходилось видеть такие испуганные лица. Может быть, даже вы сами подолгу репетировали перед зеркалом, пока, наконец, светская жизнь не выработала в вас полнейшей самоуверенности и вы уже перестали бояться за свое появление в обществе.
- Ну, а Екатерина Медичи?
- Екатерина Медичи? А, черт, вот о ней-то я и позабыл! Думаю, что больше я ни разу не напишу ее имени. Это толстая женщина, еще свежая и, по имеющимся у меня сведениям, хорошо сохранившаяся для своих лет, с большим носом и плотно сжатыми губами, как у человека, испытывающего первые приступы морской болезни. Глаза у нее полузакрыты; она ежеминутно зевает; голос у нее монотонный, она совершенно одинаково произносит: "Как бы мне избавиться от ненавистной беарнезки [67]?" и "Мадлен! Дайте сладкого молока моей неаполитанской собачке".
- Так! И все же вложите ей в уста какие-нибудь значительные слова. Она только что отравила Жанну Д'Альбре, - по крайней мере, был такой слух, - должно же это на ней как-то отразиться.
- Нисколько. Если бы отразилось, то чего бы тогда стоила ее пресловутая выдержка? Да и потом, мне точно известно, что в тот день она говорила только о погоде.
- А Генрих Четвертый? А Маргарита Наваррская [68]? Покажите нам Генриха, смелого, любезного, а самое главное, доброго. Пусть Маргарита сует в руку пажу любовную записку, а Генрих в это время пожимает ручку какой-нибудь фрейлине Екатерины.
- Если говорить о Генрихе Четвертом, то никто бы не угадал в этом юном ветренике героя и будущего короля Франции. У него назад тому две недели умерла мать, а он уже успел о ней позабыть. Ведет бесконечный разговор с доезжачим касательно следов оленя, которого они собираются загнать. Я вас избавлю от этой беседы - надеюсь, вы не охотник?
- А Маргарита?
- Ей нездоровилось, и она не выходила из своей комнаты.
- Нашли отговорку! А герцог Анжуйский [69]? А принц Конде? А герцог Гиз? А Таван, Ретц [70], Ларошфуко, Телиньи [71]? А Торе, а Мерю [72] и многие другие?
- Как видно, вы их знаете лучше меня. Я буду рассказывать о своем друге Мержи.
- Пожалуй, я не найду в вашем романе того, что мне бы хотелось найти.
- Боюсь, что не найдете.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. ПЕРЧАТКА
Cayose un escarpin de la derecha
Mano, que de la izquierda importa poco,
A la senora Blanca, у amor loco
A dos hidalgos disparo la flecha.
У сеньоры Бланки с правой руки,
А может быть, и с левой - это безразлично, -
Упала перчатка, и Амур-безумец
Двоих идальго поразил стрелой.
Двор находился в Мадридском замке. Королева-мать, окруженная своими фрейлинами, ждала у себя в комнате, что король, прежде чем сесть на коня, придет к ней позавтракать. А король между тем, сопутствуемый владетельными князьями, медленно проходил по галерее, где собрались мужчины, которым надлежало ехать с ним на охоту. Он рассеянно слушал придворных и многим из них отвечал резко. Когда король проходил мимо двух братьев, капитан преклонил колено и представил ему нового корнета. Бернар низко поклонился и поблагодарил его величество за незаслуженную честь.
- А, так это о вас говорил мне отец адмирал? Вы брат капитана Жоржа?
- Да, государь.
- Вы католик или гугенот?
- Я протестант, государь.
- Я спрашиваю только из любопытства. Пусть меня черт возьмет, если я придаю хоть какое-нибудь значение тому, какую веру исповедуют преданные мне люди.
Произнеся эти памятные слова, король проследовал к королеве.