Бернар не так был удивлен, как его брат. Он понимал, что обязан этой милостью даме под вуалью, то есть графине де Тюржи.
Глава четырнадцатая
Свидание
Так вот что: барыня хотела быть здесь вскоре
И очень просит вас о кратком разговоре.
Бернар переехал к брату. Он лично поблагодарил королеву-мать, а потом снова появился при дворе. Войдя в Лувр, он сразу заметил, что часть славы Коменжа перешла по наследству к нему. Люди, которых он знал только в лицо, кланялись ему почтительно-дружественно. У мужчин, разговаривавших с ним, из-под личины заискивающей учтивости проглядывала зависть. Дамы не спускали с него глаз и заигрывали с ним: репутация дуэлиста являлась в те времена наиболее верным средством тронуть их сердца. Если мужчина убил на поединке трех-четырех человек, то это заменяло ему и красоту, и богатство, и ум. Коротко говоря, стоило нашему герою появиться в Луврской галерее, и все вокруг зашептали: «Вот младший Мержи, тот самый, который убил Коменжа», «Как он молод!», «Как он изящен!», «Как он хорош собой!», «Как лихо закручены у него усы!», «Не знаете, кто его возлюбленная?»
А Бернар напрасно старался отыскать в толпе синие глаза и черные брови г-жи де Тюржи. Он потом даже съездил к ней, но ему сказали, что вскоре после гибели Коменжа она отбыла в одно из своих поместий, расположенное в двадцати милях от Парижа. Злые языки говорили, что после смерти человека, который за нею ухаживал, ей захотелось побыть одной, захотелось погоревать в тишине.
Однажды утром, когда капитан в ожидании завтрака, лежа на диване, читал
— От кого письмо? — спросил он старуху.
— От дамы.
— Как ее зовут?
— Не знаю. Мне она сказала, что она испанка.
— Откуда же она меня знает?
Старуха пожала плечами.
— Пеняйте на себя: вы себе это накликали благодаря своей славе и своей любезности, — сказала она насмешливо. — Вы мне только ответьте: придете?
— А куда прийти?
— Будьте сегодня вечером в половине девятого у Германа Оксерского[121]
, в левом приделе.— Значит, я с этой дамой увижусь в церкви?
— Нет. За вами придут и отведут вас к ней. Но только молчок, и приходите один.
— Хорошо.
— Обещаете?
— Даю слово.
— Ну, прощайте. За мной не ходите.
Старуха низко поклонилась и, нимало не медля, вышла.
— Что же от тебя нужно было этой почтенной сводне? — спросил капитан, как скоро брат вернулся, а учитель музыки ушел.
— Ничего, — наигранно равнодушным тоном отвечал Бернар, чрезвычайно внимательно рассматривая изображение мадонны.
— Полно! У тебя не должно быть от меня секретов. Может, проводить тебя на свидание, посторожить на улице, встретить ревнивца ударами шпаги плашмя?
— Говорят тебе, ничего не нужно.
— Дело твое. Храни свою тайну. Но только я ручаюсь, что тебе так же хочется рассказать, как мне услышать.
Бернар рассеянно перебирал струны гитары.
— Кстати, Жорж, я не пойду сегодня ужинать к Водрейлю.
— Ах, значит, свидание сегодня вечером? Хорошенькая? Придворная дама? Мещаночка? Торговка?
— По правде сказать, не знаю. Меня должны представить даме... нездешней... Но кто она... понятия не имею.
— По крайней мере, тебе известно, где ты должен с ней встретиться?
Бернар показал записку и повторил то, что старуха дополнительно ему сообщила.
— Почерк измененный, — сказал капитан, — не знаю, как истолковать все эти предосторожности.
— Наверно, знатная дама, Жорж.
— Ох, уж эти наши молодые люди! Подай им самый ничтожный повод — и они уже возмечтали, что самые родовитые дамы сейчас бросятся им на шею!
— Понюхай, как пахнет записка.
— Это еще ничего не доказывает.
Внезапно лицо у капитана потемнело: ему пришла на ум тревожная мысль.
— Коменжи злопамятны, — заметил он. — Может статься, они этой запиской хотят заманить тебя в укромное место и там заставить дорого заплатить за удар кинжалом, благодаря которому они получили наследство.
— Ну что ты!
— Да ведь не первый раз мщение избирает своим орудием любовь. Ты читал Библию. Вспомни, как Далила предала Самсона[122]
.— Каким же я должен быть трусом, чтобы из-за нелепой догадки отказаться от, вернее всего, очаровательного свидания! Да еще с испанкой!..