Хроника царствования Николя I

Поскольку Левую партию все еще не удавалось как следует пропылесосить, Его Величество замыслил новые ходы, чтобы вычистить из нее все лишнее. Конечно, дальнейшее умножение бесполезных министерств сочли бы не совсем уместным, но ведь можно выпекать без числа правительственные комитеты для сотен менее значимых, но столь же почетных поручений. Вот тут Нашему Изворотливому Предводителю удалось заманить на свою клейкую ленту такое странное и невразумительное создание, как аббат Бокель. Этот прелат насаждал верность Левым среди прихожан городка Мюлуза, одиноко стоящего посреди правого Эльзаса, проникнутого духом патриотизма, ранее воспетого мсье Полем Деруледом. Во глубине своей тяжко раненной души преподобный отец Бокель и сам принимал прочувствованные позы, достойные мсье Деруледа, чьими стишками, отдававшими дудочно-пастушковым просто душием — притом с неизменной ладошкой, прижатой к сердцу, — так восхищались наши благонамеренные предки. В самые тяжелые военные месяцы четырнадцатого года даже такой истый революционер без границ, как мсье Гюстав Эрве, вдруг воспел прелести трехцветного стяга, громогласно обращаясь к певцу-патриоту: «О, Дерулед, Дерулед, знамя былых побед, флаг из Вальми плещется над Мюлузом!» Уже над Мюлузом. Из своего кабинета мсье Эрве побуждал солдат не жалеть патронов. В молодые лета он выпустил несколько книжечек, где плохо писал о людях в форме. Они назывались звучно: «Рабочий-социалист из департамента Йонна», «Социальная битва»… Поднабравшись к старости ума-разума, он во время следующей войны требовал для Французской республики ультраавторитарного правления, а когда немцы вошли в Париж, восславил маршала Петена.

Таких крайностей преподобный отец Бокель избежал. Он всего лишь предал избравших его прихожан, пронеся свою пламенеющую совесть из размякшей Левой в лагерь Правых, где, как ему казалось, еще теплилась жизнь. Пастырь осмелился даже провозгласить, что он не какой-нибудь флюгер, — и при этом тотчас повернулся под дуновением нового ветра, вознесшего Его Величество на трон.

При всем том за пару-тройку дней до дезертирства из лагеря, которому служил три десятка лет, аббат поставил свою подпись под текстом, бичевавшим первых перебежчиков, меж коими фигурировал граф д’Орсэ, там же подчеркивалось, что, продавшись, эти личности покрывают своим былым добрым именем и эрудицией несправедливый имперский проект. Преподобный отец Бокель вскоре одумался, как ранее — мсье Бессон, и по той же причине: чувствовал, что среди своих ему так и не окажут должного почтения. Он утверждал, что только проглядел этот текст по диагонали, казнил себя за то, что мог невольно кольнуть Его Величество… Аббат Бокель уже плотно сидел на крючке, оставалось выбрать леску и приготовить подсачок. Преподобный попытался примерить на себя ауру мученика: ну да, его не понимают, ну да, он истый католик, отведавший семинарской премудрости, он полковник запаса, чопорный, холодный, но исполненный рвения. Его раздирали противоречивые чувства, добрую неделю он метался ночами в холодном поту, перечитал всего Корнеля, ища у него ответа, что делать, и наконец, вопреки мнению близких и друзей, с восторгом принял пост помощника министра во дворце графа д’Орсэ. «Предатель!» «Оппортунист!» Немилосердно исхлестанный градом оскорблений, он противопоставлял свое образцовое смирение самонадеянному презрению критикующих; да, на выпады он ответствовал незлобиво: «Аз недостойный». Тем не менее преподобный вздергивал подбородок, словно приветствовал воинский стяг, и, даже распятый и униженный, твердил, что неизменно верен тому идейному направлению, от которого отдалялся.

Эльзасцы из имперской партии были вне себя от ярости и сходились в том с бывшими сподвижниками его преподобия. Наш Хитроумный Венценосец даже потратил толику своего драгоценного времени, чтобы их строго приструнить, вызвав всех во дворец и выйдя к ним. Один из нотаблей, вконец сбитый с панталыку, вопросил, трепеща:

— Неужто нам надлежит рукоплескать этому канонику, с коим мы так долго воевали ради славы Вашего Величества и блага всей округи?

— Разумеется, — сухо ответствовал Император.

— Но, сир! — пролепетала некая разъяренная особа, не в силах сдержать себя. — Если он снова вознамерится управлять Мюлузом, я, как и раньше, стану ему противодействовать.

— От чьего имени?

— Вашего, сир.

— Я буду огорчен, если вам придется нас покинуть.

— Неужели Ваше Величество вот так просто изгонит меня из рядов Имперской партии?

— Ослушники мне не по нраву.