Я боюсь, что семья от меня отречется. Если ты не станешь вести себя как благородный человек и не выполнишь своих обещаний, я пойду к своему батюшке и расскажу ему все.
Не пытайся меня проверять. Я на все решусь!»
Подписи я не поставил, только написал одну заглавную букву, которая могла сойти за замысловатое Р, а могла и за неровное В.
Потом я обмакнул палец в стакан и уронил на листок несколько капель. Бумага под ними слегка вздулась, и чернила расплылись, а потом я их промокнул. Вышло очень похоже на слезы.
Потом я уронил еще одну тяжелую каплю на инициал, который я поставил вместо подписи, так что он сделался еще более неразборчивым. Теперь буква могла сойти и за Б, и за Е. А может, даже и за К. Короче, за любую букву.
Я бережно сложил листок, потом подошел к одной из ламп и капнул на конверт увесистой сургучной кляксой. На конверте я написал:
«Амброзу Джакису
Университет (в двух милях к западу от Имре)
Пустоши Беленэ
Центральное Содружество».
Я уплатил за шоколад и отправился на площадь Гуртовщиков. За несколько улиц оттуда я снял с себя шаэд и спрятал его в свой дорожный мешок. Потом бросил письмо на землю, наступил на него, немного повозил в грязи, поднял и отряхнул.
Почти у самой площади я увидел последнее, что мне было нужно.
– Эй, дядя! – сказал я старику с бакенбардами, который сидел, прислоняясь к стене. – Одолжи-ка мне твою шляпу. Получишь полпенни!
Старик стащил с себя замызганный головной убор и посмотрел на него. Голова у него была совершенно лысая и очень бледная. Он слегка щурился на заходящее солнце.
– Шляпу-то? – хрипло переспросил он. – Давай целый пенни и забирай ее совсем, я тебя еще и благословлю в придачу.
Он с надеждой ухмыльнулся, протягивая тощую трясущуюся руку.
Я дал ему пенни.
– Не подержишь секундочку?
Я протянул ему конверт и обеими руками нахлобучил на себя старую бесформенную шляпу, натянув ее до самых ушей, и посмотрелся в ближайшую витрину, чтобы убедиться, что моих рыжих волос совсем не видно.
– Тебе идет, – заметил старик, отхаркиваясь. Я забрал у него письмо и осмотрел грязные отпечатки пальцев, которые он на нем оставил.
Отсюда до Гуртовщиков была пара шагов. Я слегка ссутулился и сощурил глаза, пробираясь сквозь густую толпу. Через пару минут до меня долетел характерный южновинтийский выговор, и я подошел к компании людей, загружавших в фургон джутовые мешки.
– Эгей! – сказал я с тем же выговором. – Вы, мужики, не в Имре, часом, путь держите?
Один из них забросил свой мешок в фургон и подошел ко мне, отряхивая руки.
– Через Имре тоже поедем, – сказал он. – А тебя что, подвезти?
Я потряс головой и достал из мешка конверт.
– У меня тут письмо в те края. Я хотел было сам его отвезти, да мой корабль уходит завтра. Я его у моряка купил в Ганнери, за целый четвербит, – сказал я. – Сам он взял его у какой-то блаародной девицы за один бит, – я подмигнул. – Я так понимаю, ей очень уж не терпелось доставить его тому парню.
– Четвербит заплатил? – переспросил дядька, заранее качая головой. – Эх ты, олух! Кто ж такие деньги за письмо платит?
– Э-э! – сказал я, вскинув палец. – А ты видал, кому письмо-та?
Я показал ему конверт.
Он прищурился.
– Джакису? – медленно прочитал он, потом его лицо озарилось пониманием. – Это небось барона Джакиса сынок?
Я самодовольно кивнул.
– Старшенький! Такой богатей, как он, за письмецо от своей милой любые деньги отдаст! Никак не меньше нобля.
Он разглядывал письмо.
– Может, и так, – осторожно сказал он. – Но ты гляди. Тут ничего не написано, кроме как «Университет». Я там уже бывал. Университет-то немаленький!
– Ну, уж небось сынок барона Джакиса не в соломенной хижине живет! – сердито возразил я. – Спроси у кого-нибудь, где самый роскошный постоялый двор, там его и ищи.
Дядька кивнул про себя, машинально потянувшись за кошельком.
– Ну, может, я и соглашусь сделать тебе одолжение, – нехотя сказал он. – Но больше четвербита не дам! Дело и без того рискованное.
– Совесть-та поимей! – взмолился я. – Я ж его за тыщу миль пер! А останусь всего-навсего при своих?
– Ну ладно, – сказал он, доставая из кошелька монеты. – Так и быть, три бита дам.
– За полкругля отдам! – буркнул я.
– Отдашь и за три бита, – сказал он, протягивая чумазую руку.
Я протянул ему письмо.
– Не забудь ему сказать, что оно от благородной дамы! – напомнил я и повернулся, чтобы уйти. – Богатый хрен. Сдери с него, сколько сумеешь, вот что я тебе скажу!
Я удалился с площади, расправил плечи и сдернул с головы шляпу. Достал из мешка свой шаэд и набросил его на плечи. Я принялся насвистывать и, проходя мимо старого бродяги, вернул ему его шляпу и три бита в придачу.
Когда я впервые услышал истории, которые рассказывали обо мне в университете, я предполагал, что долго они не просуществуют. Я думал, что они как вспыхнули, так и угаснут, подобно пламени, исчерпавшему запас топлива.