Хроника великого джута

Боже мой, думаю, да они же меня заарестуют! Бросилась обратно к сельсовету. «Эй, – говорю однокласснику Бокану, – выручай! Там меня в шошай-бай записали!» А он опять хохочет. «Дура ты дура, незачем было из Алма-Аты возвращаться. Ладно, помогу. Бросай своих сестер, бабушка за ними присмотрит, а сама беги со всех ног к яру у реки. Там мой отец с лошадьми. Его ведь тоже в шошай-бай записали. Глядишь, унесете ноги из этого проклятого селения».

С отцом Бокана я добралась ночью до аула, через который лежал путь в Карсакпай. Не успела попить чаю, как распахивается дверь и вваливается в комнату посыльный из нашего сельсовета – один из тех, кто заседал в мечети. Цап меня за руку: «А, вон ты где! Ну, я так и думал. Мы же сразу догадались, куда след копыт ведет. Стало быть, сбежать задумала? Не-ет, не выйдет! Каждый шошай-бай должен ответить перед законом. Ну-ка, пойдем со мной!»

Я сжалась в комок от ужаса. Неужели он снова отвезет меня в аул на расправу к этим завистливым и мстительным активистам? Ведь они же засадят в тюрьму за побег, а малолетних сестер пустят по миру…

Неожиданно тишину нарушил властный и сильный голос хозяина дома, Абсемета: «Эй, что ты плетешь?! Как посмел распоряжаться здесь?! Эта девушка – моя гостья, и я никому не позволю тронуть ее пальцем! Да ты, верно, водки напился, если обнаглел вконец и оскорбляешь хозяина очага? Эй, братья, – повернулся он к молодым парням, сидящим за столом, – свяжите его и бросьте в сарай. Пусть проспится и освежит свою дурную голову!».

Когда посыльного, крепко придерживая за локти, отвели, Абсемет подмигнул мне и мягко сказал: «Ничего не бойся, я все устрою. Сам провожу тебя за заставу». Дело в том, что неподалеку от аула, на торной дороге, ведущей к руднику, стояла солдатская застава. Говорят, бандитов они ловили… Каких там бандитов – одних беглых скотоводов!.. Никто не мог свободно проехать мимо нее…

Абсемет одержал слово. С кем-то переговорил на караульном посту, и мы беспрепятственно миновали заграждение. Проехали еще с версту, и он остановил коня. «Ну, милая, мне дальше нельзя. Езжай смело вперед: никаких бандитов здесь нет. Да поможет тебе Аллах!» – И на прощание он поцеловал меня в лоб…

Я поехала одна-отца Бокана Абсемет вернул обратно, сказал, что из-за него пострадает сын…

Непривычно выглядел Карсакпай этой осенью 1931 года. Сотни островерхих шалашей окружили рудник. Между ветхими жилищами неприкаянно бродили истощенные больные люди. «Что это?» – спросила я у одного из встречных. «Не знаешь?.. Беда в степи. Голод. У них отняли последний скот…»

Беженцы надеялись найти работу на руднике, но, конечно, ожидания большинства из них были напрасны. Я смотрела в запавшие глаза столпившихся возле нас людей – они без слов выпрашивали хлеба. Но где было его взять, когда я сама кормилась милостью попутчиков… Дни уже были морозные, а у них ни еды, ни топлива. Живут в шалашах… Там же лежат дети, простуженные и голодные. Их укрыли кошмами, тулупами, но разве спасешься от холода? Это были те, у которых активисты отобрали все, что смогли. Байские дети… Я услышала рассказы о голодающих. Люди бежали на юг, в Пахтаарал и Саксаул, надеясь добыть пропитание, но попали в такое отчаянное положение, что отдавали старикам своих дочерей, лишь бы спастись от смерти. Девушек отдавали замуж за ведро проса…

В Кармакчах я разыскала мать. Она отправила двух детей в Алма-Ату, а брата Бахытжана устроила в кзыл-ординский интернат. Дожидалась меня. Кармакчи – поселок, расположенный на берегах бурной, широкой Сыр-Дарьи. До сих пор не могу представить, как эта, прежде могучая и полноводная, река теперь чуть ли не до дна пересохла…

В Кармакчах положение ухудшалось с каждым днем. Сотни и сотни голодающих переполнили небольшой пыльный поселок. Их привозили на грузовиках из Карсакпая… У столовой, где два раза в день выдавали жидкую похлебку, ругались обездоленные люди, то и дело вспыхивали драки тех, кто не поделил еду. На базаре толпился голодный народ, хотя за пустыми прилавками никто уже не торговал съестным. На деревянных скамьях вокзала сидели двое древних стариков в пропыленных обтрепанных чекменях, с отсутствующими взорами. В их глазах, казалось, застыла мука и желание смерти. Не сразу я узнала этих измученных полунищих старцев; это были известные на весь Тургай девяностолетние почтенные аксакалы, потомки самого знатного в наших краях батырского рода. Не обращая ни на кого внимания, они грызли старые арбузные корки. Кажется, лишь тогда, глядя на них, я наконец поняла, какое страшное бедствие обрушилось на казахов и что за мучения нас ожидают впереди.