Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима

Самой старшей из трех девушек не было и двадцати лет. Особенно бросалась в глаза необычная красота одной из них, белокурой и светлокожей. Ростом она была чуть повыше остальных и сложена безупречно. Короткий голубой хитон, скрепленный на ее левом плече серебряной фибулой, оставлял почти открытой молодую прелестную грудь и едва прикрывал стройные бедра. Золотистый цвет волос и нежная белизна кожи выдавали ее кельтское или германское происхождение, но в мягких и правильных чертах юной красавицы больше было, пожалуй, от галлогречанки, чем от уроженки суровых заальпийских лесов. Ее большие темно-серые глаза, опушенные стрелами длинных ресниц, таили в себе тот особенный родниковый холодок, который так присущ был малоазийским галаткам. На нее чаще, чем на других девушек, тоже очень привлекательных, обращались чувственные взгляды большинства гостей.

— Откуда у тебя такая? — спросил Клодий, повернувшись к Волкацию.

— Ты имеешь в виду вон ту, золотоволосую? — кивнул Волкаций в сторону девушек. — Правда, хороша? Досталась мне почти что даром… И знаешь, от кого? От Аврелия, гладиаторского ланисты. Ты с ним знаком. Он сам предложил мне ее взамен своего проигрыша.

— Она доморожденная? — осведомился Клодий.

— Аврелий рассказал мне, что мать ее родом была из Галлогреции[229] и поначалу принадлежала сенатору Ювентию Тальне, ныне покойному. Видимо, мать в его честь назвала дочку Ювентиной…

— Ты хочешь сказать, что сенатор больше всех постарался, чтобы эта красотка появилась на свет?

— Вполне возможно.

— Она говорит по-латыни?

— Не хуже, чем законнорожденная дочь сенатора. Кстати, греческий она знает тоже благодаря матери, которая, видимо, была более гречанка, чем галатка. Не хочешь ли послушать, как она декламирует греческие стихи?

— Ну, если голос у нее такой же красивый, как и она сама.

Волкаций поднял вверх руку и щелкнул пальцами, чтобы привлечь внимание молодых рабынь, которые, сделав свое дело, уже собирались покинуть триклиний.

— Вы обе можете идти, — махнул он рукой двум темноволосым девушкам. — А ты, Ювентина, отдай им свой поднос и подойди сюда.

Глава шестая НЕВОЛЬНИЦА

— Ну-ка, Ювентина, прочти нам что-нибудь по-гречески, — обратился к девушке Волкаций, когда она подошла к нему. — В прошлый раз ты читала гостям стихи этой поэтессы… как ее…

— Сапфо[230], — напомнила Ювентина, с усмешкой взглянув на господина.

— Ну, да, Сапфо… конечно, Сапфо. Надо признать, это греческое имя нелегко выговорить… Итак, прочти нам… немного, всего несколько строк, чтобы вот этот господин мог оценить твой голос и твое греческое произношение.

Ювентина вздохнула и прочла нараспев, стараясь четко озвучивать окончания слов:

Я негу люблю,
Юность люблю,
Радость люблю
И солнце.
Жребий мой — быть
В солнечный свет
И в красоту
Влюбленной.
Я роскошь люблю;
Блеск, красота,
Словно сияние солнца,
Чаруют меня…

Кроме Минуция, почти в совершенстве изучившего греческий язык еще в ту пору, когда он со всем жаром юности был влюблен в гречанку Никтимену, а также Клодия, который уже много лет занимался откупными делами в Сицилии[231] и, хотя не без труда, изъяснялся на языке эллинов, больше никто из присутствующих не понял и нескольких слов, произнесенных девушкой. Зато, пока она декламировала строки великой уроженки Лесбоса, все имели возможность разглядеть, что зубы у нее один к одному — ровные и белые, как жемчужины.

— Если ты не против, — сказал Клодий, обратившись к Волкацию, — я поупражняюсь с ней по-гречески.

— О, сколько угодно!

И Клодий заговорил с девушкой, нещадно коверкая каждое греческое слово.

— Твоя мать была галаткой? — спросил публикан, бесцеремонным взглядом ощупывая всю ее фигуру.

— Да, господин, — коротко ответила Ювентина, тоже переходя на греческий язык.

— Ты умеешь читать, писать?

— Могу читать, но писать не пробовала… разве что палочкой на песке.

— Но ты девушка способная. Если умеешь читать, то и писать научишься. Главное, ты свободно говоришь на латыни и греческом. Это как раз то, что мне нужно.

Девушка взглянула на публикана с беспокойством.

— Ты… собираешься купить меня? — с запинкой спросила она.

— А что тебя смущает? Разве я хуже твоего плешивого господина? Или ты его так любишь, что тебе не хочется с ним расставаться?

Ювентина потупилась.

— Я слышала, что жена твоя очень дурно обращается с рабынями, — произнесла она сквозь зубы.

— Откуда тебе это известно? — нахмурился Клодий.

— Мне рассказала об этом одна из служанок твоей жены. Я случайно познакомилась с ней в Паллацинских банях и обратила внимание на то, что грудь девушки исколота булавками — это твоя жена истязала ее за ничтожную провинность. Девушка также рассказывала, что госпожа то и дело приказывает сечь рабынь розгами и даже подвешивать на ночь к кресту…