Хроника времён Василия Сталина

В полку знали, что командир эскадрильи 136-го скоростного бомбардировочного Тит Покровский 22 июня 1941 года дважды врезался своим бомбардировщиком в строй гитлеровских самолетов и разгонял их, что только за три месяца войны девять раз был сбит, но мужество не покидало летчика. Когда его сбили в девятый раз, самолетов в скоростном бомбардировочном не стало, да и пилотов-то насчитывалось лишь человек пять-шесть. И тогда отправили его в учебно-тренировочный полк для переучивания на новые боевые машины.

Прибыли «скоростники» в УТАП в конце сорок первого, а там новых самолетов и в помине нет. Вот тогда Покровский и разрядился! Что мог сказать простой солдат, бесстрашный и честный? «О чем они там думают — сколько можно летать на этих гробах!» — вот и вся-то фраза, сказанная с болью за наши боевые неудачи. Ведь те скоростные бомбардировщики, на которых летал Тит Покровский, только именовались скоростными. По своим тактико-техническим возможностям они могли соперничать разве что с птеродактилями…

Донос, или, выражаясь туманным и гибким языком застоя, информация, быстро дошла до соответствующих органов. Там ребята не долго разбирались. Приговор был прост и ясен: «Расстрелять!» Но судьба и тогда смилостивилась над пилотом — сохранила ему жизнь: летчики, рискуя быть привлеченными за «коллективку», дружно выступили в защиту своего командира. Они успели написать письмо в Президиум Верховного Совета СССР и отправили его самолетом.

Покровского не расстреляли. Ему даже вернули боевые награды, партбилет, хотя беспрецедентный пример такой справедливости кое-кому показался излишним, и в назидание остальным командира эскадрильи разжаловали едва ли не до рядовых и отправили в другой полк.

В одном из боевых вылетов штурмовик капитана Т.К. Покровского был подбит огнем береговой артиллерии. На глазах Анны Егоровой он вспыхнул факелом, и волны Азовского моря навсегда схоронили верного сына Отечества…

На всю жизнь запомнилось и Герою Советского Союза генерал-лейтенанту авиации Б.Н. Еремину, как однажды он спас от скорого да неправедного суда девятнадцатилетнего летчика-сержанта. Тот летчик взлетел на боевое задание, но выполнять его не стал: после взлета обнаружил, что мотор' истребителя барахлит, и вынужден был вернуться на аэродром.

Тут же пилота окружили специалисты — здоровые мужики с железными кулаками. Сами в бой они никогда не ходили, но почему-то считалось, что без их присутствия в боевом коллективе не обойтись, что без дыхания особиста в затылок летчику-истребителю — ни на вертикалях, ни на виражах никаких побед и ожидать не следует.

Так окружили те молодцы сержанта, и Борис Николаевич, тогда капитан, заместитель командира эскадрильи, стал свидетелем тревожного разговора: не выполнил, мол, боевого приказа, бросил товарищей в бою — стало быть, трус и паникер!.. От таких слов сам воздух, казалось, наэлектризовывался, а два статных молодца с малиновыми петлицами уже услужливо примкнули к юному сержанту, который пытался что-то еще объяснить. Вот тут и вмешался капитан Еремин. «Я слетаю», — сказал он, взлетел, но вскоре вернулся и подтвердил, что мотор на этом самолете действительно не тянет — отказ техники.

— Сколько лет прошло, а передо мной как сейчас стоит тот сержант с глазами, полными слез… — вспоминал генерал Еремин.

А вот письмо Героя Советского Союза Александра Григорьевича Котова, сотоварища Василия Сталина по качинской школе: «В марте наш истребительный авиаполк получил приказ перебазироваться на аэродром Выползово Брянского фронта. Его переводили в состав резервной авиационной группы Верховного Главнокомандующего, командовал которой генерал С.И. Руденко. Перед вылетом командир полка сказал пилотам:

— Аэродром находится вблизи линии фронта. Не исключена встреча с противником, воздушный бой. Так что предупреждаю: в случае малейшей неисправности техники перелет не выполнять. Вернуться назад или садиться на промежуточном аэродроме…

Мы понимали, что не лишняя предосторожность была вызвана и другой причиной: на наших самолетах только что установили 37-миллиметровую пушку, а тогда это составляло определенную секретность. Не случайно поначалу нам не разрешали даже перелетать линию фронта.

В тот раз, помню, я поставил кран шасси «на уборку», а они не убираются. Вернее, было так: начинает убираться левая нога, а следом за ней, не дожидаясь, пока та встанет на замок, пошла «на уборку» и правая. Пошла правая — тогда левая, словно в назидание за спешку, отрабатывает назад — выпадает. И так без конца.

Промучившись несколько минут, я решил вернуться на аэродром, с которого взлетал. Когда приземлился, ко мне подошел заместитель командира дивизии полковник Иванов — он выпускал наш полк на новый аэродром. Помню недовольное, суровое лицо — и сразу крик:

— Почему вернулся?!

Не убираются шасси, товарищ полковник, — ответил я.

Тут он разразился такой площадной бранью, что стоящие рядом вынуждены были отвернуться.

— Трус!.. Боишься лететь на фронт!.. Даю два часа на размышление. Если через два часа не улетишь — под суд трибунала!