Хроники

У Камиллы присутствовали также бродвейские и внебродвейские актеры: Дайана Сэндс, актриса наэлектризованная – я в нее даже был, наверное, тайно влюблен, – и некоторые другие тоже были. Много музыкантов и певцов – Ли Хэйз, Эрик Дарлинг (Эрик только что организовал группу под названием «Руфтоп Сингерз», и они вскоре запишут старую песню Гаса Кэннона «Заходи, не стесняйся»[52], которая попадет в поп-чарты), Сонни Терри, Брауни Макги, Логан Инглиш. Логана я тоже знал по «Фолковому городу». Он был из Кентукки, носил черный шейный платок, играл на банджо; мастерски исполнял песни Баскома Ламара Лансфорда, вроде «Крота в земле» и «Серого орла»[53]. Логан походил на профессора психологии, исполнитель хороший, но избытком оригинальности не страдал. В нем было нечто формальное и ортодоксальное, но глаза его хитро лучились, и в нем жила подлинная страсть к старой музыке; он был красен лицом, а в руке у него вечно был стакан. Он звал меня Робертом. Миллард Томас, игравший на гитаре у Гарри Белафонте, тоже тут был. Гарри лучше всех в этой стране исполнял баллады, и об этом все знали. Фантастический артист, он пел о влюбленных и рабах – о каторжанах, святых и грешниках, о детях. В его репертуаре было множество старых народных песен, вроде «Мула Джерри», «Сказал капитану», «Милая Кора», «Джон Генри», «Молитва грешника»[54] и масса карибских народных песен – в таких обработках, которые нравились широкой аудитории, гораздо шире, чем у «Кингстон Трио». Гарри учился песням непосредственно у Ледбелли и Вуди Гатри. Белафонте записывался на «Ар-си-эй», и одна из его пластинок, «Белафонте поет о Карибах», даже разошлась миллионным тиражом. Кроме того, он был кинозвездой, но не такой, как Элвис. Подлинно крутой парень, в отличие от Брандо или Рода Стайгера. На экране – драматичный и напряженный, у него была мальчишеская улыбка и какая-то врожденная враждебность. В фильме «Ставки на завтра»[55] все забывали, что он актер, забывали, что он Гарри Белафонте. Так он подавлял своим присутствием и величием. Гарри походил на Валентино. А как исполнитель он бил все рекорды посещаемости. Он мог выступать с аншлагом в «Карнеги-холле», а на следующий день появиться на митинге текстильщиков. Для Гарри не было разницы. Люди есть люди. У него имелись идеалы, и он заражал тебя мыслью, что ты – часть всего человечества. Никогда раньше не было исполнителя, нарушившего столько границ. Он нравился всем – металлургам или поклонникам оперы, школьницам в белых носочках, даже младенцам – всем. Такая у него была редкая способность. Где-то он сказал, что терпеть не может выступать по телевидению: дескать, музыку нельзя хорошо представлять на маленьком экране, – и, вероятно, был прав. Все в нем было гигантским. Пуристы фолка принимали его в штыки, а Гарри, который запросто мог надавать им по задницам, было все равно; он утверждал, что все фолксингеры – интерпретаторы, сказал это публично, будто кто-то призвал его с этим разобраться раз и навсегда. Он даже сказал, что ненавидит популярные песни, они для него – мусор. Мне Гарри был близок во всех отношениях. Когда-то в прошлом его не пускали на порог знаменитого на весь мир ночного клуба «Копакабана» из-за цвета кожи, а потом он стал звездой этого заведения. Поневоле задумаешься, какие чувства человек при этом испытывает. Поразительно и невероятно: свой профессиональный дебют в звукозаписи я совершил с Гарри – играл на губной гармошке на одном из его альбомов, «Полночный особый»[56]. Странное дело, но это была единственная сессия, которая осталась у меня в памяти на много лет. Даже мои собственные растворились в абстракциях. С Белафонте у меня было такое ощущение, будто меня на что-то помазали. Для меня он сделал то же, что Роскошный Джордж. Гарри принадлежал к тому редкому типу характеров, которые просто излучают величие, и только надеешься, что чуточку этого величия останется и на тебе. Этот человек вызывал уважение. Ты знал, что он никогда не шел по легкому пути, хотя мог бы.