Хроники Чёрной Земли, 1928 год

Кабыздох вежливо взял хлеб в зубы, отнес в сторонку, положил на траву. Зажирел, зажирел, псина. Или, напротив, хочет продлить удовольствие.

Последнее оказалось верным. Кабыздох, проглотив хлебушек, просто запел от счастья. Ну, будет, будет. Больше ничего нет. Он пошел дальше.

— Не ходи туда, милок. Не ходи! — внезапно появившаяся из кустов бабка попыталась перегородить путь.

— Это почему?

— А плохо будет, плохо… — от старухи тянуло вином. Ай, бабка, молодец.

— Ничего, — он обогнул ее, та что-то забубнила, но Никифоров не слушал. А, может быть, она нарочно? Пугает, отваживает молодежь? Ерунда. Кто такую слушать станет…

Больше ему никто не повстречался. Ничего, скоро люди пойдут, скоро. Радио слушать, газеты читать. Библиотеку откроют, пусть сначала и небольшую. А кинопередвижка приедет, толпой повалят.

В церкви никого не было. Кроме, разумеется, усопшей (сейчас Никифоров решил звать ее так — «усопшая»). Куда же подевался почетный караул? Эх, деревня, деревня…

Он прошелся, прикидывая, где можно будет установить радио. Собственно, он церковь-то и не смотрел толком. Келья — налево, а направо что?

Направо — тоже коридорчик, двери по бокам вели в пустые клетушки. Пустые, а решетки на окнах — дай будь. В конце коридорчика — лестница. Широкая лестница, что в училище. Шла она вниз. В подвал? Он спустился. Темновато будет, да. В полумраке он двигался медленно, боясь споткнуться обо что-нибудь. Убирали, но до конца не убрали. Полно хламу.

Уже почти в полной темноте он натолкнулся на дверь — массивную, кованную. Никифоров попробовал толкнуть. Странно. Показалось, будто подалась она, подалась и тут же вернулась на место, словно навалились изнутри, прикрывая. Да нет, ерунда. Он толкнул еще раз, но — вполсилы, почему-то не очень и хотелось ее открывать. Нет, не дрогнула. На ключ, верно, заперта.

Он поднялся наверх.

— Ты… Ты где был? — Василь смотрел на него сердито и встревожено.

— Просто…

— Нет, я не к тому. Ходи, конечно, где хочешь. Хозяин здесь. Я только подумал, что ты ушел, убежал.

— Убежал? — Никифоров удивился. Чего-чего, а бежать… — Зачем?

От кого, скорее, но он не сказал вслух, удержался.

— Вот и я думаю, что такой парень, как ты, не побоится бабьих страхов.

— Каких это?

— Пойдем, — вместо ответа заторопил его Василь. — Голодный же весь день, харчеваться будем.

Но пошли они не наружу, а в келью.

— Здра… Здравствуйте, товарищ Купа! — этого Никифоров ждал меньше всего.

— Садись, — махнул рукой товарищ Купа. Сам он устроился на лежаке, сидел прямо, не прислоняясь к стене. Никифоров сел на табурет. Василь поднял откуда-то сумку, водрузил на тумбочку.

— Ну, пора бы и подзакусить.

Говорил он как бы шутливо, но ни Никифоров. ни товарищ Купа не отозвались улыбками. Да и с чего улыбаться?

— Еда настоящая, добрая, еда простая! — приговаривал Василь, раскладывая припас.

Настоящая, настоящая еда. Казанок теплой вареной картошки, сало, лук, домашний сыр, малосольные огурцы, еще что-то. И — штоф виноградной водки.

— Ты ешь, ешь!

— А вы?

— Разве компанию составить… — Василь отщипнул кусочек хлебца и начал неспешно жевать.

Товарищ Купа не шелохнулся.

— И выпить молодцу не грех, — плеснул из бутылки Василь. — Будем!

Никифоров хлебнул и закашлялся. Смерть-водка!

— Закусывай, закусывай!

Стало приятно, добро, еда показалась необыкновенно вкусной, хотя спроси его, что за вкус — не ответил бы.

— Здоровый мужик и есть должен здорово, — подкладывал еду Василь. Никифоров благодарно промычал, давясь куском толстой жареной колбасы.

— А теперь повторим!

Водка пришлась по душе, взбодрила, ожгла.

— Ну, вот что, — товарищ Купа заговорил, и Никифоров почувствовал — захолодало, что ли. Впрочем, водка грела хорошо, основательно.

— Вот что, — повторил товарищ Купа. — Ты — человек наш, Василь за тебя ручается.

— Наш. Весь в батьку. Я с батькой его — хоть в пекло готов был.

— Дела деревенские ты представляешь.

— Да, да, конечно, — закивал Никифоров.

— Много нечисти кругом, мрази. Плюнь — в гада попадешь. Дочь… Дочь убили, и теперь… — голос его пресекся, он остановился перевести дух.

— Ты… Вот, полегчает, — подал стакан Василь, но товарищ Купа отвел его руку.

— Не время. После. Вот, парень, какие дела. Мало, что убили, так опорочить мертвую хотят. Мы ей похороны готовим, наши, большевицкие, а они слухи распускают, баламутят народ. Ты, чай, слышал?

— Нет.

— Опозорить хотят. Сорвать похороны подбивают. А наши… — он опять замолчал.

— Подвела комса, — пояснил Василь. — Разбежались ребята, попрятались. Стойкости в них нету, закалу. Чуть до крови дошло — сдрейфили. Незрелые.

— До крови?

— Я это так, к примеру. До дела, имел ввиду.

— Но и кровь… — товарищ Купа, наконец, налил и себе.

— Да, конечно. Алевтина жизнь свою не пожалела…

— Ее и не спрашивали, Алю. Убили, и все. Найти, найти, кто сотворил, я бы… — он скрипнул зубами. Никифоров раньше думал, что это просто говорится так — скрипеть зубами. Теперь вот услышал.

— Ищу, — Василь посуровел внезапно, вдруг. Сползла улыбка, и лицо стало — другим. Сухим, хищным. И старым.

— Ищи, — с силой сказал товарищ Купа.

— И он нам поможет.