Какое-то время он постоял на берегу. Стайка ласточек крошечными кинжалами пронеслась над бледно-голубой водой, вытворяя на лету акробатически изящные трюки. Сайхун задумался, может, они возвращаются из какого-то ночного путешествия? Или их воздушный танец – приветствие восходящему солнцу? Крошечные птахи с острыми, словно ножи, крыльями, захватывающей дух скоростью и удивительным, непостижимым разумом Неожиданно прервали свой эксцентричный полет и растаяли в вышине. Сайхун прислушался к легкому шороху песка, к мягкому бульканью во-№. В Хуашань бесстрастные горы были воплощением совершенной неподвижности. Всякое движение скрывалось в наполненных жизнью горных пещерах и подземных потоках. На этом же озере присутствовала какая-то смесь нз неподвижности и движения. Тихая поверхность воды напоминала медитирующий разум; а поскольку вокруг ощущалось одиночество, существовала вероятность того, что ему, Сайхуну, здесь может явиться Дао.
Появился лодочник. Немного поторговавшись, он согласился перевезти Сайхуна на остров. Укладывая чемоданы в лодку, он интересовался, не коммерсант ли Сайхун. В ответ тот лишь рассмеялся, сообщив лодочнику, что он просто родственник, который приехал увидеться с близким человеком. Сам себе он, однако, казался блудным сыном, который возвращается домой в не совсем здравом рассудке. С собой Сайхун привез множество подарков: цветов, фруктов, конических караваев белого хлеба, орехов, квашеных и пряных овощей, сушеную тофу, лапшу… Он намеренно старался захватить всего побольше, и теперь подарки заполнили почти все пространство лодки.
Через некоторое время Сайхун с радостью заметил двух служек: они стояли в фиолетовой тени ивы рядом с крохотным причалом. У обоих были длинные, завернутые в узел волосы и одежды даосских монахов. Сайхун поприветствовал их поклоном и начал поспешно передавать им свои подарки. На какую-то секунду он почувствовал себя немного неуклюжим, даже смутившимся.
Журчание Чистой Воды тут же ответил ему подчеркнуто церемонными приветственными жестами, но потом не выдержал и хихикнул. Сайхун выпрямился, смутившись и растерявшись.
– Ну и вид у тебя, – служка ткнул в американскую одежду Сайхуна.
– Да не дразни ты его, – произнес Туман В Ущелье с преувеличенной заботой в голосе. – Он ведь у нас по миру путешествует.
Тут Сайхун вконец смешался: он не знал, что делать. Если бы он был простым человеком из Питтсбурга, то, пожалуй, пожал бы им руки – но такой жест был незнаком в Китае. Если бы он все еще оставался монахом, то поклонился бы им, а после приступил к сложному ритуалу приветствия. Наконец, если бы он оставался ребенком, которым оба служки его безусловно считали, он бы просто постарался их ударить.
– Такой сейчас стиль, – защищаясь, бросил Сайхун. – Мне нужно нормально выглядеть, как все.
Но в душе он решил, что два его старых друга – обыкновенные неотесанные крестьяне.
– Видали даоса, который о стиле печется! – неожиданно рявкнул Туман В Ущелье, с такой силой тряхнув головой, что его завязанные в узел волосы едва не распустились. – Да, вижу, что ты действительно делаешь успехи в самосовершенствовании.
Тут Сайхун совершенно потерял терпение и уже был готов схватиться с обоими – но вдруг вся троица заметила, что на вершине пригорка стоит Великий Мастер. Служки и Сайхун переглянулись друг с другом, выдавив на лице глуповатую ухмылку. Потом служки подхватили вещи Сайхуна и направились вверх по холму.
Островок оказался меньше обычного городского квартала. Почти всю площадь занимали плакучие ивы и сосны. Правда, с него открывался отличный вид на берега озера; можно было увидеть и несколько горных цепей вдалеке. Великий Мастер и его служки отбывали здесь ссылку, в которую их направило правительство. Сюда не приходили молиться и здесь не было ни одного ученика, которому можно было передать свои знания.
Ходили слухи, что это святилище некогда оборудовал сам Чжоу Эньлай; но при этом укромное убежище служило и тюрьмой. Великий Мастер был слишком известной личностью, чтобы его можно было безнаказанно убить; но правительственные чиновники все же хотели убедиться в том, что старый даос не займется пропагандой религии в массах. Несмотря на то что Великий Мастер был отшельником, его слава заставляла бояться его популярности. Так что было лучше изолировать старика в далеком, никому неизвестном храме.