Хроники Фрая

От нас с Хью обычно требовалось изобразить пару комедийных болванчиков в радиорекламе – то была огромная новая индустрия, переживавшая расцвет благодаря стремительному размножению независимых радиостанций, которые в начале восьмидесятых стали появляться по всей Британии как результат «второго транша» франшизных контрактов. Вообще-то говоря, оглядываться на то время и делать вид, что ты был тогда счастлив, значит морочить самого себя, но я действительно верю: так оно и было. Жизнь в стеклянной будке была и простой, и полной сложных, но приятных задач. Очень часто звукоинженер или продюсер нажимал на кнопку переговорного устройства и произносил что-нибудь вроде: «Так, вы перебрали две секунды. Повторите еще разок, побыстрее, – но секунды на три, не больше». Подобного рода нелепые с виду требования обретали спустя какое-то время реальный смысл, и мы с Хью страшно гордились нашим умением толково их исполнять. В наших головах заработали внутренние часы, и вскоре каждый из нас мог сказать, к примеру: «Ну что, в самую точку, верно? От силы на полсекунды быстрее» или «Черт, тридцать пять самое малое, пробуем еще раз…» – и инженер, воспроизводя запись с секундомером в руке, убеждался в нашей правоте. Навык достаточно пустяковый, горделивое приобретение его можно было бы счесть глупым разбазариванием полученного нами элитного, дорогостоящего образования, но мы, как я уже сказал, были счастливы. Откуда я это знаю? Да мы сами так говорили. Нам и вправду хватало на это смелости.

В те дни мы чаще всего работали в студии «Энджелл Саунд», располагавшейся в Ковент-Гарден, прямо напротив служебного входа «Королевского оперного театра». Вот мы выходим после сеанса записи на улицу, щурясь от яркого солнца, кто-то из нас говорит: «Рубашка», и мы идем по Флорэл-стрит на юго-запад, переходим Джеймс-стрит и оказываемся у магазина Пола Смита. Тогда этот магазин был единственным в Лондоне представительством великого модельера. Возможно, у Смита имелся и еще один в его родном Ноттингеме, однако в Лондоне он владел только этим, расположенным на Флорэл-стрит. Теперь он, как и Дэвид Джейсон, возведен в рыцарское достоинство, но тогда Пол Смит только-только начинал обретать имя модельера, предпочитаемого теми, кого вскоре должны были прозвать «яппи». Его репутация, в отличие от репутации яппи, не пострадала от крывшегося в этом прозвище пагубного поклепа. Еще в начале восьмидесятых в стране стал различаться некий набравший к середине их силу шумок – это обретший после «Большого Взрыва» новые богатства и новую уверенность в себе класс профессионалов начинал требовать, чтобы его обеспечили модными носками и рубашками, круассанами, кофе с пенкой и – господи спаси и помилуй – бросающимися в глаза подтяжками. Полагаю, Хью и я относились к подмножеству этой новой категории людей.

Я отчетливо помню один наш утренний разговор, произошедший после того, как мы покинули «Энджелл». Примерно такой:

– Черт подери, вот это жизнь.

– Охереть можно, как нам повезло.

– Двадцать минут работы в студии, ни минутой больше.

– Работы легче нет, и денег нет… деньжатей.

– Это дело надлежит отметить покупкой рубашки.

– И мы всегда можем купить рубашку, чтобы отметить это дело.

– А там, глядишь, и компакт-диск, а то и два.

– А после рубашки – определенно компакт-диск, а то и два.

– За которыми, возможно, последует кофе с круассаном.

– За которыми несомненно последует кофе с круассаном.

– Знаешь, поспорить готов, что мы будем вспоминать это время как лучшее в нашей жизни.

– Вот станем старыми, толстыми, озлобленными и несчастными алкоголиками и будем вспоминать, как мы неторопливо входили в студию звукозаписи, как неторопливо выходили из нее и покупали рубашку и диск, а после шли в кафе, чтобы выпить капуччино и съесть по круассану.

Обратиться в алкоголиков нам пока что не удалось, да и толстым Хью никогда не был. Не знаю, озлобились ли мы, а вот староваты стали, и, думаю, каждый из нас признает, что навряд ли мы снова будем когда-нибудь такими счастливыми, как тогда. Мы действительно можем оглянуться назад и назвать те дни совершенными. Время от времени тому или другому из нас могли выпадать и выпадали мгновения пронзительного счастья – в любви, в отцовстве, – но никогда больше не пережить нам такой поры хронического довольства. Мы ничего особенного не хотели, мы постепенно зарабатывали репутацию и деньги, и никакие знаменитости либо богачи палки в колеса нам не вставляли. Жизнь была хороша. И самое удивительное, что мы сознавали это уже тогда. Скажите школьникам, что время, которое они сейчас проживают, будет вспоминаться им как лучшее в их жизни, и они ответят – если, конечно, не ограничатся одним только злобным взглядом, – что вы порете чушь.