Хроники Фрая

– Понимаете, – сказал он, – сегодня вечером пройдет его официальная премьера, и мне требовалась основательная отговорка, чтобы на ней не присутствовать.

Застенчивость в духе Беннетта – выходить на сцену перед сидящими в зале сотнями зрителей ему легче, чем присутствовать на приеме.

Дни в Лестере пролетели для меня как в тумане. Генеральная репетиция прошла вроде бы хорошо, однако без зрителей сказать, получился у нас грубый фарс или настоящая комедия, было невозможно. Роберт и Эмма смотрелись великолепно. Игра Роберта с плащом, котелком, сигаретами, диванными подушками – с любым попадавшимся ему под руку реквизитом – была попросту мастерской. Ничего подобного за пределами немых фильмов я еще не видел.

Я обошел гримерные, желая актерам удачи, – с бутылками шампанского, букетами роз и выражениями веры, надежды и благодарности.

– Ну что же, теперь осталось дождаться самого главного начальника… – сказал Фрэнк Торнтон, отвечая в мрачнейшей его манере на не заданный мной вопрос, – публики!

– О! – Я закивал, подтверждая мудрость этого актерского высказывания.

По завершении премьерного показа Главный Начальник вскочил на ноги, поднял вверх большие пальцы и завопил во все горло: «“Прогулка по Ламбету”, ой!» Зрители простояли и прокричали полчаса, так мне, во всяком случае, показалось. То был триумф, чудеснейший, все обнимались и плакали от радости совершенно так же, как за кулисами успешных голливудских мюзиклов. Волшебная, детальная режиссура Майка Оккрента, хореография Джиллиан Грегори, аранжировки Майка Уолкера и его работа с хором и актерами, которые отдавались телом и душой каждой секунде двухчасового представления, – все это привело к самому счастливому из вечеров, какой я когда-либо видел в театре.

Поймите меня правильно. Мюзиклы по-прежнему оставляют меня равнодушным, и я уверен, что очень многие из вас морщатся, вспоминая «перламутровых королей и королев»^[162] и разудалые канканы, исполняемые под пумти-тумти 1930-х. И все же я доволен тем, что оказался причастным к чему-то столь чуждому обычным моим вкусам, к зрелищу, в котором била ключом и пенилась непринужденная легкость, пылкое легкомыслие и не считающее нужным в чем-то оправдываться приподнятое настроение. Мы пошли против течения, по коему плыла самодовольная, манерная, сплошь состоящая из пения оперная мелодрама. И не просто пошли, а еще и отбивая на ходу чечетку. Мне нравилось, что наш спектакль воздает должное самому происхождению слова «мюзикл». Истоком этого жанра была «музыкальная комедия», и все мы надеялись, что спрос на представления подобного рода еще существует. На приеме, который состоялся после спектакля, я наклонился к лучезарно улыбавшемуся Ричарду Армитажу.

– Как вы полагаете, перенос будет? – прокричал я ему на ухо, щеголяя знанием театрального жаргона.

– Наверняка, – ответил Ричард. – Спасибо вам, дорогой мой. Отец сейчас смотрит на нас сверху и подмигивает.

Я отвернулся, на глазах моих выступили слезы. Я знал, насколько важно для человека чувство, что он заслужил наконец одобрение своего отца.

Престижные расходы^[163]

Загородные коттеджи, чеки, кредитные карточки и классические автомобили^[164]

Я вернулся в Лондон, представления «Сорока лет службы» продолжались, миновало Рождество, за ним новогодние праздники. Я начал ставить крестики на висевшем в моей гримерной календаре, точно заключенный, выцарапывающий зарубки на стене камеры. Есть что-то прямо-таки жуткое в воздействии, которое оказывает на мозг вынужденное повторение одних и тех же слов и поступков. Опытные театральные актеры знают, насколько распространено в их среде постигающее человека на сцене чувство расставания с собственным телом, – ему начинает казаться, что он воспарил над ней и теперь беспомощно наблюдает за собой сверху. И когда приходит время его реплики, он либо застывает и не может сказать ни слова, либо произносит ее три и четыре раза подряд, сам того не замечая. Спасти его может только щипок или пинок коллеги-актера.