Хроники Фрая

В следующий раз я вышел на сцену в «Норфолкском колледже искусств и технологии» в Кингс-Линн. Тамошний преподаватель драматургии призвал в постановщики Боба Полза, и тот дал мне сначала роль Креона в сдвоенном представлении «Царя Эдипа» и «Антигоны» Софокла, а затем Лизандра в «Сне в летнюю ночь». Я был женоподобен и носил крикетный пуловер – в роли Лизандра, конечно, не Креона. Еще одним добавлением к моему сценическому опыту стало участие в осуществленной тамошней церковью постановке «Томаса Кранмера, архиепископа Кентерберийского», пьесы в стихах, написанной Чарльзом Уильямсом, «другим» членом общества «Инклинги» (а именно тем, который не был ни Дж. Р. Р. Толкином, ни К. С. Льюисом). Вот и весь, если оставить в стороне рождественские инсценировки, сценический опыт, каким я обладал при появлении в Кембридже. И однако же в голове моей засели мысли о том, что я – прирожденный актер, что я знаю, как следует произносить ту или иную строку, обладаю «сценической внешностью», весомостью, внушительностью, способностью привлекать к себе, когда это требуется, внимание публики. Думаю, объяснялось это тем, что я всегда был уверен в звучности моего голоса, в моем умении читать стихи и произносить текст гармонично, с должными интонациями, без неуместных подчеркиваний и ненужного нажима, которые я столь ясно слышал в голосах старших учеников и прочих дилетантов, когда они читали в церкви отрывки из Библии, или декламировали стихи, или произносили на сцене реплики. Те немногие награды, каких я удостаивался в школе, присуждались мне как раз за декламацию стихов и публичные чтения того или иного рода. И точно так же, как кто-то поеживается, услышав в концерте негармоническое сочетание звуков, я, услышав в театре неправильную интонацию, поеживался и испытывал желание вскочить и поправить актера. Сейчас эта моя самонадеянность представляется мне высокомерной и нахальной, но я все же думаю, что убежденность человека в своем умении делать что-то лучше других есть необходимая часть веры в себя, составляющей необходимую, опять-таки, часть его способности следовать своему призванию. А кроме того, важны его герои. Каждый, кого я когда-либо знал и любил, вырос словно бы посреди собственного пантеона героев. Я вслушивался в голоса и наблюдал за игрой Роберта Доната, Лоуренса Оливье (разумеется), Орсона Уэллса, Мэгги Смит, Джеймса Стюарта, Бетт Дэвис, Алистера Сима, Ральфа Ричардсона, Джона Гилгуда, Пола Скофилда, Чарльза Лоутона, Марлона Брандо (естественно), Джеймса Мэйсона, Энтона Уолбрука, Патрика Стюарта, Майкла Брайнта, Дерека Джекоби, Иэна Маккеллена и Джона Вуда – и преклонялся перед ними. Было и много других, но этих я помню особенно хорошо. В театр я попадал редко, однако Джон Вуд и Патрик Стюарт из «Королевского шекспировского» произвели на меня огромное впечатление. И, возвращаясь поездом в школу, я изображал Стюартовых Энобарба и Кассио. Остальные имена из приведенного мной списка являются, полагаю, очевидным выбором для человека моего происхождения и моего поколения.

Когда мне было лет двенадцать, родители свозили меня в Королевский театр Нориджа, пообещав, что я увижу там Лоуренса Оливье. В театре шла пьеса «Дом и красавица» Сомерсета Моэма, по крайней мере, я так думаю, но память обладает умением объединять разные представления и вечера, и, может быть, пьеса была совсем другая. Усевшись в зале и открыв программку, я обнаружил, что пьеса поставлена

Лоуренсом Оливье. Сердце мое упало. Я так надеялся увидеть театральную легенду своими глазами.

По окончании спектакля мама спросила, как он мне понравился.

– Хороший спектакль, – ответил я, – но лучше всех был актер, который появился только в конце, в роли адвоката. Знаешь, он даже шляпу снимал так, что глаз не оторвешь. Кто это был?

– Да Оливье же! – сказала мама. – А ты и не понял?

Я и сейчас точно помню, как он стоял на сцене, помню наклон его головы, поразительную способность заставить зал вглядываться поочередно в каждый его палец, пока он с мучительной неторопливостью стягивает с себя перчатки. Он играл сухаря-солиситора в небольшой, последней в пьесе комической сцене, но играл изумительно. Бесстыдный эксгибиционизм, разумеется. Страшно далек он от честных, рьяных стараний тысяч трудолюбивых актеров нашей страны, силящихся отыскать в своих персонажах психологическую и эмоциональную правду, но, черт возьми, как же это было интересно. Я, во всяком случае, порадовался тому, что счел его изумительным, даже не зная, кто он.