Спускаемся в лифте на один этаж. Двухместная палата. Радует, что есть два окна. Меня перекладывают на койку у окна. Рядом с кроватью стойка с аппаратурой, контролирующей насосы, которые подают в трубки лекарства. Аппарат подключен кабелем к розетке в стене. Значит, чтобы пойти в туалет, мне нужно будет дотянуться до вилки, выдернуть ее, потом, путаясь в трубках, катить всю эту конструкцию в туалет.
Потом играем все в обратном порядке. Кроме всех трубок на мне, естественно, и коробка с монитором сердца. Как бы то ни было, обретение пусть и ограниченной свободы передвижения радует. Все-таки утка, даже в ее более модерновом исполнении, это крайнее средство, даже если за тобой ухаживает самая заботливая сиделка.
Яшка опускает изголовье соседней кровати и готовится укладывваться. «Сынок, пойди найди себе что-то укрыться. А то я сам туда потащусь искать».-
Подействовало. Через пять минут возвращается с целой пачкой простыней в руках. Это другое дело. Теперь можно и отбой. Время пять утра. Яшка уже спит.
Утренний сонет
Почему-то у меня совершенно изменился распорядок дня. Трудно сказать, какое отношение имеет инфаркт к режиму сна и бодрствования, но с тех пор, как я вернулся из больницы, уже к восьми вечера клонит ко сну, а к девяти я обычно выключаю свет и откладываю книгу. Естественно, что просыпаюсь в такую рань, что ее и утром назвать язык не поворачивается. Опять-таки, обычно какое-то время борюсь за свой сон, потом наполовину сдавшись, открываю «Киндл» или, проще говоря, киндлятницу. Электронную книгу не трогаю, потому что в таком случае нужно включать лампу над головой, а в этом действии есть уже некая окончательность. Киндл подсвечивает страницы, и я рассматриваю один из художественных альбомов, потом опять закрываю книгу, и опять пытаюсь заснуть....
Сегодня же, проснувшись в четыре часа, достаточно быстро принимаю решение встать. Выглянул в проем кормового люка, убедился в полном отсутствии ветра, а также в том, что мы опять развернуты кормой к рифу. Нашарил в темноте мягкую куртку с капюшоном и выполз в ночную свежесть. Наверху сажусь в одно из двух раскладных кресел. Рассвет еще ничем не обозначился. Звездное небо. Тишина. Вижу зарево огней Виргинских островов – Сент-Томаса и Сент-Джона. Правее, далеко в море, огни большого судна. Пока непонятно, куда оно идет. Еще правее тоже слабое зарево. Там находится самый большой остров Американских Виргинских островов, Сент-Крои. Перемигиваются красные и зеленые огни на фарватере.
Внимательно смотрю на черную полоску рифа, пытаясь понять, перемещается «Мамбо» или сидит килем на песке. Пришвартованное к бую судно не стоит на месте ни минуты. Даже если нет ветра и волн, все равно оно будет медленно двигаться в однй сторону, потом в другую. Наметив в качестве ориентира хорошо заметный выступ на рифе, смотрю на флагшток на корме. Через какое-то время понимаю, что флагшток смещается в сторону выступа. Значит не сидим, значит плаваем. За спиной слышу какое-то звяканье. Смотрю на два соседних катамарана. Один из них, «Стинго», так же, как и моя «Мамбо» смотрит .
Второй уже два дня сидит на мели, так же, как и две стоящие подальше парусные яхты. Это результат совершенно необычного для Кулебры отсутствия ветра. Обычно дующий с северо-востока ветер отжимает стоящие яхты от рифового мелководья.
Далеко-далеко вижу огни уходящего за горизонт лайнера. На востоке светлеет с каждой минутой. С заросшего кустами склона холма слышу какую-то птицу. По-моему, это лесной голубь. Плеснула в тиши маленькая рыба.
Вот и краешек солнца появился над морем.
Тишина
У самого рифа в мелкой воде стоит на одной ноге большая серая цапля и, изогнув шею, всматривается в воду. Полное безветрие и низкие голубовато-серые тучи. Жарко. Стоит неестественная тишина. Нет шума прибоя, не слышен рокот моторов динги. Вижу головы и руки пловцов у стоящего в отдалении черного с белым пуэрториканского катера, но купаются они беззвучно. По мелководью скользят каноэ. Ни голосов, ни плеска. Лениво парит в высоте фрегат.
Как это обычно бывает при безветрии, яхты в лагуне смотрят в разные стороны. Одни носами к рифу, другие к берегу, третьи – под каким-то пьяным углом к выходу из бухты.
Сижу в проеме двери салона и, уткнувшись подбородком в лакированные перила, смотрю через борт на дно. Вижу каждую травинку, вижу песчинки на розовато-коричневой витой раковине. Над пучками водорослей, над песчаными полями скользит уютная рыба-кузовок, вся в черно-серых пятнышках – черные грудные плавники трепещат в лазоревой пустоте.
Свесившаяся через перила рука пляшет подо мной в гротескном и, даже, пугающем танце. Легкая рябь незаметна глазу, поверхность воды, если смотреть вниз, тоже неразличима, и возникает иллюзия, что отражение неподвижной руки выплясывает само по себе. Хочется скосить глаза, чтобы убедиться, что рука не вышла из повиновения.
Прогулка у Кулебриты