Хроники императора. Начало пути (СИ)

И тут горячие волны, пришедшие вдруг извне, принялись разгонять холод тысячи игл, настигая и разбивая их, словно волнорезы морской прибой, оставляя лишь угасающую пену. Снова и снова я ощущал эту борьбу, не имея ни малейшей возможности помочь. Постепенно тепло вытеснило холод, руки и ноги уже не ощущались бесполезным придатком, но легкое шевеление - это все, на что я пока был способен. Мутный свет в глазах так и не исчез, слух вернулся почти полностью, обоняние тоже, и лишь тело немногим опережало зрение. Сколько это уже продолжается, не имел ни малейшего понятия. Минуту, две, полчаса, час, явно не больше. Хотя кто его знает, сколько длилось мое небытие.

Все это время я пытался шевелить пальцами, на большее просто не хватало сил, но не сдаваться же. Странная какая-то слабость. Тело ощущаю, а использовать не могу, только напрягаю какую-либо мышцу, и сразу же бетонной плитой падает усталость, не поднять, не сдвинуть. Будто камни ворочал. Устал. Поспать бы. Закрываю глаза. Пусть сон принесет забытье, а проснувшись, уже с новыми силами возьмусь за тебя по настоящему, тело...

Глава 4

Разбудил меня странный запах, приторно сладкий, даже чересчур, он забился в ноздри и, похоже, решил там поселиться надолго. Меня это не устраивало. Пытаюсь продуть нос, не помогает, сильнее, опять не то, да что же за издевательство. Прикрываю нос ладонью - ну хоть как то легче, не полностью, но помогло. И замираю, почти перестаю дышать. Сердце, наверное, пропустило удара два точно. Я слышу, я чувствую запахи, и я полностью владею телом. Мысль была настолько молниеносна, что не проснувшийся еще разум тупил страшно. Вернее, я тупил. И только когда поймал эту молниеносную за хвост, попытался открыть глаза. Что за! Черт, на голове какая-то повязка, и пахнет это от нее так. И наложить ее могла только одна особа. Еще мелькнула пугливая мыслишка, что мог стать немым, а сам уже позвал:

- Иргель? - неподалеку что-то закопошилось.

- Алистер, ун аэсам хорошо, - он отнял мою руку от повязки и прислонил к губам что-то твердое. Я поддался, и в рот потекла киселеобразная субстанция, скривившись, проглотил. Хреновый из тебя повар, Иргель, и тут переборщил с остротой. Стоп! "Хорошо" он меня не учил, но я четко помню, что он именно его сказал. В смысле, я понял его не как, допустим, английскую речь, когда понимаешь, что язык не твой, но знаешь, о чем речь, я понял, что он сказал, как если бы с самого рождения на нем говорил. Эта мысль зацепила меня и ненадолго погрузила в задумчивость. Иргель еще что-то говорил, но я так ничего и не смог понять, как ни старался. В итоге он утихомирился и затих где-то рядом. Часы летели медленно, и я опять задремал. Проснулся оттого, что Иргель начал снимать повязку, надежда, так и не умершая до конца, подняла голову... и бессильно опустила. Вместо мутного, но все же света, была темень, непроглядная.

И тут привычная уже отрешенность дала трещину, с досады хотелось выть и кричать, бить в землю кулаками и крошить зубами камни, хотелось выплеснуть всю ярость хоть на кого-то, хоть куда-то, за все, что выпало на мою долю, за все несправедливое и не заслуженное. В груди словно появился тугой ком, застрявший между горлом и грудью, где-то посередине, и мешал, давил, угнетал. Я отчего-то знал, чувствовал, от него нужно избавиться, это ненормально, оно чужеродно мне, прочь, прочь! Я представил, будто руками, в ярости, хватаю этот ком, и вырываю, выдираю его из себя, с корнями, со всей злобой, что он вобрал, со всем не моим, со всем не мной, и швыряю его во тьму, подальше от себя, ото всех, с криком, с клекотом, с кровью на губах... Тьма, сознание померкло.

Пробуждение было неприятным. Во-первых, холодно. Во-вторых, жестко. В третьих, я еще не сдох? Ни на что уже не надеясь, смирившись, открываю глаза, и замираю. Свет, более яркий, чем вчера, свет. Все размыто, нечетко, только контуры и тени, но все же лучше, чем ранее. Рассвет, первые лучи утреннего солнца и розовеющее небо, а внизу, я помню, непередаваемая голубизна водной глади и шелест зеленого моря, но для меня это пока только два оттенка серого. Я почти счастлив. Уже второй раз. Первый - когда смирился с участью стать обедом в желудках тварей, и выжил, второй - сейчас. Оказывается, счастье - это так же вновь обретенная надежда, так мало, и так много.