Хроники империи, или История одного императора

Щеки Карлоты вспыхнули гневным румянцем; она не привыкла, чтобы ее оскорбляли в присутствии тех, кто стоял ниже нее.

— Но я…

— Я сказал — оставь нас, — повторил император, понизив голос, и дюкесса немедленно ретировалась.

— Сядь, — велел император Марку, указывая на кресло в углу, и снова повернулся к казначею. — Продолжайте.

Марк тихо сел, где было велено и принялся рассеянно листать книгу, которую взял с примостившегося рядом столика. В книге он не понимал ровным счетом ни слова, очень уж она была мудреная, а от украшающих ее страницы рисунков Марку стало не по себе. Он взглянул на обложку; название состояло из одного длинного сложнопроизносимого слова и ни о чем ему не говорило. Он отложил книгу и стал прислушиваться, о чем отец говорит с казначеем и Альбертом. Это было гораздо ближе и понятнее.

Наконец, казначей поклонился и ушел, унося с собой пухлую пачку отчетов.

— Иди сюда, — сказал император, делая Марку знак приблизиться. — Садись.

Молча Марк повиновался. Он начинал нервничать. Голос отца звучал глухо и устало, отец был явно не в духе. В таком состоянии малейшая дерзость, малейшее неповиновение могло вывести его из себя, а Марк собирался даже не дерзить — он собирался отстаивать свою свободу воли. Это могло быть истолковано как бунт; а бунты император подавлял беспощадно и решительно. К тому же, Марка нервировало молчаливое присутствие в кабинете Альберта. Говорить, очевидно, придется при нем. Не то, чтобы Марк не доверял Альберту, который был, как ни крути, самым близким к императору человеком, и которого Марк с раннего детства привык видеть рядом с отцом, но разговор предстоял очень личный. Однако, он не посмел просить отца о беседе наедине, и только вопросительно посмотрел на Альберта. Тот сделал вид, что ничего не заметил.

— Это ты притащил Карлоту сюда? — спросил император довольно холодно.

— Нет, отец. Я встретил ее уже во дворце.

— Тварь… — проговорил император очень тихо, но с такой ненавистью, что Марк взглянул на него со страхом. До сих пор ему не приходилось слышать, чтобы отец о ком-то говорил с ненавистью, а поскольку произнесенное им слово относилось, без сомнения, к родной сестре, прозвучало оно особенно жутко. — Почему ее не арестовали? Что ей тут надо?

— Арестовали, отец?..

Но император решительно взмахнул рукой, словно заявляя: "Об этом мы говорить не будем", и Марку пришлось запрятать свое удивление поглубже.

— Ну а зачем приехал ты? — продолжал император. — Что за срочность такая?

Марк внутренне сжался. Сейчас начнется… Нет, ему и раньше приходилось спорить с отцом, и отстаивать свои убеждения, но всегда это было очень болезненно и тяжко, и почти всегда кончалось ничем. Не считая себе слабаком, Марк все же признавал, что отец гораздо, гораздо сильнее него в моральном плане. Против давления его воли было почти невозможно выстоять. Немногим это удавалось.

— Я намерен в ближайшее время жениться, отец, — заявил Марк, холодея от собственной наглости. — Я хотел сообщить тебе об этом и получить, если возможно, твое благословение.

— "Если возможно"? — переспросил император, пристально на него глядя. — То есть, у тебя есть сомнения в том, что я одобрю твой выбор?

— Я допускаю, что у тебя могут быть свои соображения насчет… устройства моей судьбы.

Марк знал, что некоторое время назад у отца имелись вполне серьезные планы женить его на медейской принцессе Ванде. К великой радости Марка, планам этим не суждено было осуществиться, но с тех пор отец мог подыскать ему другую выгодную партию.

— А если это действительно так? — спросил император предельно серьезным тоном.

— Тогда у нас с тобой выйдет размолвка, отец, — очень тихо, но твердо ответил Марк.

В комнате повисло молчание. В который раз Марк задумался над мучительным для него вопросом: почему отец вообще снисходит до разговора с ним, при том, что достаточно одного усилия воли, и мысли сына будут ясны отцу, как собственные? Но император неизменно вступал в диалог, как простой смертный, а Марка не отпускало ощущение, что отец постоянно испытывает его искренность, сверяя помыслы со словами. Это привело к тому, что Марк всегда, с самого детства, бывал в разговорах с ним предельно честным, но чувствовал себя при этом как в поединке с превосходящим его по силам противником.

— И ты пойдешь против моей воли? — тихо и, как показалось Марку, зловеще, спросил император.

Марк сильно побледнел, но ответил по-прежнему решительно:

— Пойду, отец.

— Из-за женщины?

— Я люблю ее.

От короткой судороги, пробежавшей по отцовскому лицу, у Марка сжалось сердце и похолодело в груди. В молчании император поднялся, вышел из-за стола и остановился у окна, спиной к сыну, скрестив на груди руки. Его молчание пугало Марка сильнее, чем бешеная ярость, лишавшая отца разума. Если отец молчал, значит, внутри него готовилась такая буря, которой даже он боялся дать выход. Буря, вслед за которой начинали лететь с плеч головы…