Хроники ицкаронской Стражи. История одной практики

Биржа Громбуханки — одна из трех городских бирж для извозчиков, самая старая. Называется она так по фамилии ее хозяина — почтенного гнома Патриса Громбуханки. Он когда-то выкупил тут несколько складов, снес их и построил на их месте большое трехэтажное здание, в котором и разместил, собственно, первую в городе биржу для извозчиков. Тут и конюшни, тут и ремонт повозок и конной упряжи, тут и наем экипажей, тут и транспортная станция для дилижансов в Суран, Лук[61], Кунцебург[62] и другие ближайшие города. Биржа открыта круглые сутки, хотя, конечно, днем тут гораздо суетливей и, вообще, больше народу.

Бригир считает, что тут надо бы стационарный пост Стражи устраивать и я с ним, пожалуй, соглашусь. Тут постоянно что-то случается. То извозчики подерутся, то пассажир какой-нибудь жаловаться на возницу придет или багаж потерянный искать. Конечно, это чаще днем происходит, ночью тут поспокойнее, но когда мы по этому маршруту идем, всегда заходим узнать, все ли хорошо.

В этот раз, если верить Заку Лопатакоксу, приказчику Громбуханки, который был сегодня ночью за старшего, все было «чинно, благородно, ну выпили ребята, ну поругались матом немного, так ведь негромко, мебель не ломали, да уже и помирились, а передние зубы у Стасика давно шатались, это все от того, что он сладкого много ест, кто ж ему виноват?». Мы спорить не стали, пожелали доброй ночи и пошли дальше по маршруту.

Энзо надоело сидеть в корзинке, и он перебрался по рукаву ко мне на плечо. Вообще, ночью дракончики должны спать, как говорил тот седоусый катаец, что восемь лет назад продал мне его за шесть треугольных серебряных монет. Вот только самому Энзо он про это забыл сказать. Драконище предпочитает спать днем, как кошка, а ночью он очень даже активный. Меня такой распорядок вполне устраивает, из-за моей солнцебоязни я тоже ночи больше люблю. Особенно лунные. Особенно, если Бригир рядом. Вот как сейчас.

Мы познакомились с ним во время первого моего ночного патруля, два месяца назад. Меня поставили к нему в звено, и Банни, как и сегодня, тоже была с нами. Мы шли по третьему маршруту, тому, что идет через городской парк, а Бригир, узнав, что я в городе совсем недавно, рассказывал мне историю улиц, по которым мы проходили, и памятников, которые встречались нам на пути. Но первое, что меня удивило в нем, и не удивило даже, а, правильнее сказать, привлекло мое внимание — это его походка. Такая, знаете, неторопливая, спокойная, расслабленная даже немного. Но вместе с тем такая уверенная, каждый шаг так основателен… Прикрыв глаза, я шла рядом, вслушиваясь в ритм его шагов. А потом еще — его голос. Негромкий сам по себе, но есть что-то такое в нем, что заставит его услышать и в шумной толпе. Такой мягкий, такой спокойный, такой уютный был у него голос, хотелось слушать и слушать. Мне тогда еще показалось, что я его слышала много-много раз, просто забыла, а вот сейчас вспомнила, таким он показался мне теплым и знакомым. Он что-то спрашивал меня, про то, где я побывала, про то, что я видела в Тыпонии и Жарандии, а я отвечала ему, и мне, впервые в жизни, хотелось, чтобы этот разговор не заканчивался. Чтобы он спрашивал и рассказывал, чтобы я отвечала и слушала.

— Началась эта история, когда умер старый маркиз Варлеанский, оставив наследницей дочь, — начал рассказ Бригир. — Это было двадцать два года назад, лето стояло жаркое, сам маркиз был уже, что называется, в летах, но смерть его стала полной неожиданностью для новой владетельной маркизы. Неожиданностью весьма неприятной, и не только потому, что маркиза очень любила отца, но и потому, что со смертью маркиза для вольного маркизата Варлеанского[63] наступали неспокойные дни. Дело в том, что рядом с ним раскинулось Туаринское княжество[64], которое не прочь было прирасти новыми землями. До того момента этому желанию мешал договор, заключенный старым маркизом с Суранской империей, гарантирующий Варлеане военную помощь, если на нее нападет третья сторона. Беда была в том, что договор этот предоставлял гарантии лишь лично старому маркизу и утрачивал свою силу после его смерти.

Во второе мое дежурство я снова попала к Бригиру, чему была весьма рада. Он не оставил своей роли моего гида, а я вдруг осознала, что очень не хочу, чтобы та мокрая и ветреная ночь заканчивалась. Помню, как мы ненадолго зашли в один из ночных кабачков на Полынной улице, чтобы немного согреться и выпить по чашке горячего чая, помню, как мы сидели друг напротив друга, и я смотрела в его глаза, удивляясь тому, как пламя камина окрашивало их своими янтарными отсветами. Очень, очень может быть, что именно в полутьме того кабачка, под мерный стук капель по стеклу я и почувствовала, что он невообразимо дорог мне. Когда пришло время возвращаться к патрулированию, у меня не нашлось жалоб на ненастную ночь, ведь я была с ним, это мне казалось гораздо важнее.