Хроники Израиля: Кому нужны герои. Книга 2

Тем временем Соединенные Штаты вступили в войну, и Кирк, как бы очнувшись, дал увлечь себя национальному порыву.

Мобилизовался. Стал моряком. Работа. Много тяжелой работы. Сбитые в кровь руки. Тяжелые сны без сновидений. Морская служба оказалась нелегким делом. Театральный мир, мечты о славе, красивые любовницы и даже Диана остались далеко за пределами реальности.

Однажды вечером в кубрике каждый занимался своим делом. Кирк штопал носки. Сосед читал газету. Четверка морских волков резалась в карты. Вдруг вошел моряк, держа в руках журнал «Лайф мэгэзин» так бережно, словно нес сосуд с жидкостью, которую боялся расплескать.

— Ребята, — сказал он, — взгляните. Ну и баба.

Кирк глянул. С глянцевой обложки ему весело и ободряюще улыбалась полуобнаженная Диана.

— Да, — присвистнул кто-то, — это бабец!

Матросы загалдели.

— Братцы, — неожиданно произнес Кирк сорвавшимся на фальцет голосом, — это моя невеста. Вот кончу службу, и мы поженимся.

Все захохотали.

— Кирк, — сказал боцман, хлопнув его по плечу, — почему бы тебе не жениться на Вивиан Ли или Грете Гарбо?

Но Кирк женился на Диане. Она стала матерью его детей Майкла и Джуля. Отца Кирка хватил легкий удар, когда он узнал, что Кирк женится на шиксе[10].

«У меня были две жены, и обе шиксы, — пишет Кирк Дуглас. — Но раз в году, в Судный день, когда там, наверху, взвешиваются наши жизни, я, как приличествует доброму еврею, иду в синагогу. В этот день я со своим народом. В глубине души я всегда ощущаю свою принадлежность к тем, кто рабами были в Египте, а сегодня живут в созданном ими свободном государстве. Израильтяне — мои братья. Я слышу молитву „Кол нидре“, когда скачу на коне рядом с Бертом Ланкастером. И звуки шофара поражают мой слух в разгар любовной сцены с Фей Дановэй.

Я пощусь. Я еврей. И вернувшись в свой привычный ад, я весь год живу воспоминаниями о Судном дне».

Кирк не давил на своих детей, не пытался сделать из них евреев. Он оставил им свободу выбора и гордится тем, что его первенец Майкл, ставший прекрасным актером благодаря своему таланту, а не имени отца, выбрал еврейство.

— Я еврей, папа, — сказал он как-то Кирку. — Как ты.

Брак с Дианой оказался неудачным. «Мы бы все равно развелись, — пишет Дуглас, — но Голливуд с его ядовитой атмосферой значительно ускорил этот процесс. В городе грез и бешеного честолюбия не могут существовать нормальные человеческие отношения. Тысячи актеров и актрис, завистливых честолюбцев, самок с красивым телом, авантюристов и просто мечтателей бросаются в этот город, как в омут, теснят друг друга, идут по трупам, губят свои и чужие души».

И, конечно, антисемитизм. Известный актер Лакс Баркер пригласил как-то Кирка Дугласа в закрытый теннисный клуб.

— Я должен извиниться перед тобой, старик, — сказал он. — К сожалению, в этот клуб принимают евреев.

— Не могу разделить твоего сожаления, — ответил Дуглас. — Дело в том, что я ведь еврей.

Баркер побелел.

Кирк Дуглас отмечает, что Дуайт Эйзенхауэр и Джеральд Форд, отсидев положенный срок в Белом доме, вступили в клубы, закрытые для евреев. «Будучи президентами, — с горечью пишет Дуглас, — они не смели афишировать свой антисемитизм. Президент ведь символ, представляющий всю американскую нацию. К тому же тот, кто находится в Белом доме, вынужден считаться с еврейским влиянием. Ну, а став частными лицами, они дали волю своим природным склонностям».

После развода с Дианой Кирк с головой погрузился в море голливудских удовольствий. Однажды на каком-то светском рауте к нему подошла стареющая, но все еще эффектная кинозвезда Джоан Кроуфорд. О ней Кирк грезил по ночам в юности. Она была воплощением секса для целого поколения американцев. Небрежно отбросив назад спадающие на лоб каштановые волосы и глядя на него огромными, немигающими, блестящими, как у совы, глазами, она сказала:

— Я видела вас в «Чемпионе». Вы большой талант, Кирк.

«Прошептала: „У тебя нежная кожа“. У нее было действительно великолепное тело. Работала она профессионально. Я был спокоен, как гинеколог. Это было скотское соитие. Без капли чувства».

Как минута, промелькнули два месяца угарной жизни. Каждую ночь Кирк проводил с новой красоткой. Они были ненасытными, эти голливудские пиявки, к утру оставлявшие от мужчины лишь оболочку.

Однажды утром Кирк почувствовал себя плохо. Головокружение. Сердцебиение. Противная слабость. Пошел к врачу. Тот, осмотрев пациента, сказал:

— Знаете, мистер Дуглас, ведь даже Господь отдыхал на седьмой день творения.

Но Кирк продолжал с прежней неутомимостью. Он утешал в постели Патрицию Нил, до потери пульса влюбленную тогда в Гарри Купера. Его любовницей была старая львица Марлен Дитрих. У него был долгий и трагический роман с фантастически красивой Эйрин Рейтсман. Однажды ночью к нему пришла Эва Гарднер, крутившая тогда любовь с Фрэнком Синатрой.

«Наконец, — пишет Дуглас, — я спросил себя: — Зачем и кому все это нужно? Даже онанирование стало мне казаться более благородным занятием, чем подобное времяпровождение».

* * *