Хроники Израиля: Кому нужны герои. Книга вторая

К Сидону мой корпус прорвался рывком. Бои в городе велись в крайне тяжелых условиях. Я находился в головном танке.

Какого черта они из себя целок строят? Разве они не понимали, что Сидон не взять без ожесточенных боев за каждую улицу и каждый дом?

На второй день на улицах Сидона скопились тысячи местных жителей. В основном, женщины и дети. Они боялись оставаться в домах, подвергавшихся артиллерийским обстрелам и ударам с воздуха. Обезумевшие люди метались под огнем.

И я без колебаний прервал сражение. Комбату А. я приказал прекратить огонь. Он орал в трубку полевого телефона: „Почему?! Что случилось, командир?!“ Такой же приказ получил и комбат Д. И он кричал: „Я не понимаю твоего приказа…“

Но я не мог допустить, чтобы погибли тысячи людей. Террористы растворились среди мирного населения, и мы не могли до них добраться, не перебив всех.

Потом в газетах писали, что в Сидоне погибло свыше двух тысяч человек. Это неправда. Число жертв не превысило двухсот пятидесяти. Но если бы я не вмешался, то погибли бы десятки тысяч…»

Понятно, где «собака зарыта». В израильском руководстве почему-то принято считать, что гуманисты должны заниматься благотворительностью, а не командовать войсками. Наивный Кахалани этого так и не понял.

Но после инцидента в Сидоне отношение командования к прославленному бригадному генералу сразу и резко изменилось. Сам Кахалани тщетно пытался найти объяснение столь странной метаморфозе.

Из дальнейшего его монолога вырисовывается истина во всей своей неприглядности.

Кахалани: «После утверждали, что из-за моей „преступной гуманности“ пришлось поручить взятие Сидона корпусу Ицика Мордехая. Это ложь. Ицик провозился, правда, несколько дней в пригородах Сидона, очищая их от террористов, но лишь потому, что, в соответствии с оперативным планом, я должен был очистить от противника прибрежную шоссейную магистраль и выйти к Бейруту.

Я приказал полковнику Эли Геве прорваться к высоте Махмие, господствующей над подступами к ливанской столице. Его силы шли по трудной гористой дороге, и несколько танков перевернулись. В этом тоже обвинили меня. Чтобы не терять из виду своих флангов, я задержался на одной из возвышенностей. Потом „доброжелатели“ утверждали, что я не находился в авангарде своих войск.

Дальше пошла уж совсем какая-то фантасмагория. Бригадный генерал Амос Ярон попытался выйти через Дамур к Бейруту. И застрял. И тогда командующий фронтом Януш Бен-Галь приказал мне передать в его распоряжение полк Гевы.

Наступление Гевы, развивавшееся вначале успешно, было приостановлено в пригороде Бейрута. Гева, потерявший с десяток танков, приказал отступить.

Услышав по рации голос Януша, я уже не ждал ничего хорошего.

— Вышли полк Д. на помощь Геве, — последовал приказ.

— Хорошо, — ответил я. — Но передай мне руководство боем.

— Нет, — сказал командующий. — У тебя другая задача.

Короче, меня ощипали, как артишок. Пойди докажи теперь, что ты не верблюд…»

Бедный, наивный Дон-Кихот! Ему и невдомек, что, прояви он меньше гуманности в Сидоне, и артишок остался бы цел…

* * *

После Ливанской войны многое переменилось в армии. Ушел Рафуль. Высший командный пост получил Дан Шомрон, аккуратный, исполнительный офицер. В глубине души Кахалани сомневался в оправданности этого назначения. Шомрон в его глазах не был ни героем, ни стратегом. Он был хорош, лишь когда занимался канцелярской работой. И еще он неплохо владел компьютерной техникой. Ореол Энтеббе, окружавший его имя, принадлежал, в сущности, Йони Нетаньягу.

Кахалани и Шомрон издавна относились друг к другу с завуалированной неприязнью.

Став начальником генштаба, Шомрон вызвал бригадного генерала Авигдора Кахалани и разъяснил ему, в чем отныне будут заключаться его обязанности.

— Могу я рассчитывать на получение звания генерал-майора? — прямо спросил Кахалани. Шомрон пожал плечами и, не глядя на него, сухо ответил:

— Этот вопрос будет решаться через полтора-два месяца.

Спустя полгода Кахалани вновь явился к начальнику генштаба. Шомрон был преувеличенно любезен.

— Сейчас о твоем повышении нечего и говорить, — сказал он и улыбнулся. — У нас теперь другие критерии, и тебе придется запастись терпением.

Глядя ему в глаза, Кахалани спросил:

— В генштабе изменилось мнение обо мне? Я не справляюсь со своими обязанностями?

— Ну что ты, — поспешно ответил Шомрон. И после паузы добавил: — Надеюсь, вопрос о твоем повышении решится в течение года.

Кахалани обратился к Рабину. Министр обороны встретил национального героя в дверях своего кабинета. Долго жал руку. Внимательно выслушал.

— Если моя военная карьера заблокирована, я подам в отставку, — закончил Кахалани.

Министр обороны молчал, разглядывая какой-то узор на своем письменном столе. Потом поднял голову.

— Не спеши, — сказал он, стараясь придать теплоту своему голосу. — До парламентских выборов в армии не будет никаких новых назначений. А там посмотрим…

Кахалани не подал в отставку. Одному из своих друзей он сказал: