Хроники кровавого века 3: война великая

– Да я и сам недавно офицером стал, до этого простым казаком был, – улыбнулся Андрей.

– Из казаков, стало быть, – Чапаев вытащил пробку из бутылки. Разлил вино по кружкам: – А разговариваете как образованный барин.

– Институт в Петербурге закончил.

Чапаев взял в руки кружку:

– Ну, давайте Ваше благородие выпьем, за то, чтобы живыми с этой войны вернуться.

Закусывали яблоками, которых в местных садах было полно.

– А жена у тебя господин подпоручик из образованных будет?

– Нет, жена у меня из рабочих, – Андрей надкусил яблоко.

– Ишь ты из рабочих! – удивился Чапаев. Он налил вина в кружки: – А как родитель твой отнёсся к тому, что ты не своего сословия жену взял.

– Из дома выгнал, – усмехнулся Андрей.

– Да, разным боком у людей жизнь поворачивается, – задумчиво произнёс Чапаев. Он поднял свою кружку: – Ну, твоё здоровье господин подпоручик.

Выпив, продолжил:

– Я ведь тоже на своей Пелагее против отцовской воли женился. Сам я плотник, у нас семейная артель была, ну а Пелагея поповская дочка.

Чапаев рассмеялся:

– Ох, и костерил меня папаня! Она говорит избалованная, не ко двору нам. Её родители меня тоже не приняли. Оно и понятно, к чему им такой зять. Наперекор всем мы с Пелагеей обвенчались. Привёл я её женой в отчий дом, и смирились мои родители.

Вздохнув, унтер-офицер продолжил:

– Хорошо мы с Пелагеюшкой жили, детки у нас народились, сын и дочка.

– Всё же приняли твои родители невестку?

– А куда им деваться?! – усмехнулся Чапаев. Он почесал затылок: – Принять-то приняли, да невзлюбил мой родитель Пелагеюшку. В каждом письме она на него жалуется.

– Ты писал отцу, что б ни обижал Пелагею?

– А как же! – усмехнулся Чапаев. Он откусил яблоко: – В каждом письме прошу батю, не притесняй мою жену.

–А отец что?

– Пишет, дескать, она паскуда перед каждым мужиком юбкой крутит.

– А вдруг это он со зла?

– Всё может быть, – вздохнул Чапаев. Он встал: – Хорошо мы с вами поговорили Ваше благородие, душевно, однако спать пора.

Вероятно, австрийцы знали, что на позиции против них встали новые части. В четыре часа утра они атаковали, пытаясь по оврагу зайти в тыл к русским. Казак пулемётной команды Сергеев их вовремя заметил и открыл огонь из своего «Максима».

– Отсекай их, не давай отходить назад! – крикнул Балакирев, выскочив из блиндажа.

Австрийцев в овраге было не меньше роты, нарвавшись на огонь русского охранения, они сообразили, что атака не удалась, и стали отходить, но пулемёт Сергеева не давал уйти. Человек двадцать залегли в овраге, который стал для них западнёй.

– Братцы! Айда пленных брать, всем Георгиевские кресты будут! – вскочил на бруствер Чапаев. Он побежал вперёд, за ним выскочила вся рота. Тут же по окопам русских ударила австрийская артиллерия, однако пехотинцам удалось взять в плен двенадцать австрийцев, среди них лейтенанта. Чапаев при отходе в окопы был ранен в правую руку.

– Я же плотник! Как мне теперь без руки-то?! – всё вздыхал он, пока солдат-санитар перевязывал его.

– Может всё обойдётся с рукой Василий Иванович, – утешал его поручик Распопов. А что он ещё мог сказать?!

После этого боя, австрийцы поняли, что атаковать русских через овраг бессмысленно и успокоились. Изредка постреливали по позициям русских, те вяло били в ответ. Пошла унылая окопная жизнь: со вшами и вонью от грязных портянок. В начале октября зарядили дожди, стало сыро и тоскливо. Единственная отдушина в этой хандре – письма из дома. Пятнадцатого октября Андрей получил весточку от младшего брата Фёдора, воевавшего на Кавказе.

Офицеры в землянке играли в карты, а Андрей уселся писать ответ брату.

«У нас неделями идут дожди, воды в окопе по колено, – сообщал он, – мы вкушаем все прелести фронтовой жизни: грязь, сырость и уныние».

– Опостылели эти карты!– вздохнул сотник Витошнов, швырнув карты на сколоченный из досок стол. Он встал и подошёл к двери блиндажа, толкнул её, из кармана кителя достал папиросы: – Слушай социалист, а здесь, пожалуй, похуже, чем в Швейцарии будет.

Социалистом в полку звали подхорунжего Гомоляко. Тот, будучи иногородним80 после окончания Нижинской классической гимназии, поступил в Императорский университет Святого Владимира.81 В 1910 году Василий Гомоляко за участие в студенческих волнениях был исключён из университета, и уехал в Женеву, где поступил в университет. Только окончил учёбу, началась война. Он вернулся в Россию, вступил в сословие казаков и был призван на войну. В Уральске попал в первую учебную сотню и был направлен в Казанскую школу прапорщиков. В полк прибыл совсем недавно, служил в сотне Витошнова. Тот ему и дал прозвище «Социалист».

– Да уж там повеселее будет, чем здесь, – отозвался Балакирев. Он вложил письмо в конверт и обернулся к Гомоляко: – Я прав Василий Павлович?

– Это с какой стороны посмотреть, – улыбнулся подхорунжий, – хоть у нас и тоскливо, но основные события развернуться здесь, в России.

Гомоляко махнул в сторону двери блиндажа:

– В Швейцарии среди эмигрантов пустые склоки да разговоры, – рассмеявшись, он закончил, – одним словом, там скука смертельная.