Я успешно сдал экзамены, и был зачислен в школу живописи Мишеля Дюбуа. Это был высокий, стройный средних лет человек с черными волосами, зачесанными назад, бородкой, длинными усами, закрученными вверх и "сверкающими" глазами, и носил дорогие костюмы. Конечно, он был не совсем многословен, зато его живые глаза, улыбка, жесты производили впечатления, и никогда не повышал голос, только неодобрительно говорил картины некоторых художников, при этом находясь в оптимистическом настроении. Я показал ему свои работы. Мсье Дюбуа долго расматривал их, вертя свой ус, и кивал с улыбкой. Иногда он долго рассматривал пару моих рисунков, и бормотал про себя, что выглядело забавно. А потом, с иронической улыбкой, хвалил меня, и говорил, что вы можете достичь много. Они понравились ему, и он согласился стать моим учителем.
Занятие проходили интересно, и длились с раннего утра и до поздней ночи, что, иногда, на сон оставалось всего несколько часов, при этом усталость не захватывала нас. Мы учили писать в разных жанрах, были и натюрморты, и пейзажи, и портреты. Позировали абсолютно разные люди, начиная необычайно красивые, что аж нереально оторвать взгляд, и заканчивая самыми уродливыми. Одни люди были очень открытыми и откровенными со мной, что поражало, а присутствовали иногда очень зажатые натурщики и натурщицы.
- Вы должны увидеть красоту в любой вещи, и уметь работать со всеми, - повторял месье Дюбуа. - Освоив это, вы и станете настоящими художниками и мастерами своего дела.
Меня поразил коллектив. Со мной обучались люди из разных сословий, от бедных до богатых, и из разных стран. При этом никто не чувствовал себя ущемленным, все были так увлечены своим делом. Также, в школе была одна особенность, которой не было в Брилии. Вместе с мальчиками учились девочки. В гимназии и на коммерческих курсах такого не было, там царила атмосфера консерватизма. Я познакомился с двумя молодыми фракийками. Первая это брюнетка с длинными волосами, и карими глазами Ева де Брайон, а вторая блондинка с зелеными глазами Анна Паридо. Обе мне очень нравились. Ева была всегда такой веселой и жизнерадостной. Я никогда не видел ее грустной, где бы она не находилась, улыбка не исчезала с ее лица. Со всеми Ева могла найти общий язык, поболтать на разные темы, при этом она была инициатором многих походов в театр, парки и на выставки. Даже любила позвать к себе в гости в мансарду на рю дю Карне. И все к ней ходили. Особенно неравнодушным к Еве были оба: русс Михаил Лаврентьев и нуполец Кэндзи Ямамото, мои сокурсники по школе. Они были не похожи друг на друга. Михаил - двухметровый богатырь с русыми волосами и синими глазами, а Кэндзи - ниже меня роста, с желтым цветом кожи, черными волосами и узкими карими глазами. Они поражали своими талантами и умениями: знали много языков, занимались спортом, владели техникой кисти, разбирались в искусстве, писали стихи и прозу, а также любили выпить, а иногда даже подраться. При этом Михаил и Кэндзи оставались хорошими друзьями и собеседниками. Конечно, она любила их подразнить, а иногда разыграть их, но мои сокурсники все обещали добиться ее руки. Мне она тоже строила глазки. А в те годы я был такой прямолинейный, и не понимал женского флирта. Но Ева не сдавалась.
Анна отличалась от Евы. Она не была настолько эмоциональной, и казалась более загадочной, и держалась сдержанно и закрыто. Ее лицо выражало серьезность, строгий взгляд, приподнятый подбородок и прямые черты лица делали из нее даму благородного воспитания. Анна происходила из очень богатого и старого клана, ее отец финансировал искусство, в том числе и школу Мишеля Дюбуа. Она одевалась лучше всех, с каждым разом у нее было новое платье, имела хорошую осанку, что могла позавидовать любая балерина. Как художнику мне очень хотелось разгадать её. Я думал поухаживать за ней. А выяснилось, что у нее был кавалер. Им оказался наш сокурсник по школе бюрген Хельмут Шродингер, высокий без эмоциональный блондин с синими глазами. Я не расстроился, просто продолжил общаться с Анной, как с другом. Конечно, нельзя сказать, что она было совсем отстранённой от нас. Она принимала участие в наших посиделках, но не позволяла вести себя вульгарно и не подобающее.