Хроники любви

Но когда он попытался исправить заглавную «А» на заглавную «Р», его рука внезапно остановилась — возможно, потому, что он единственный, за исключением настоящего автора, читал «Хроники любви», зная настоящую Альму. Вообще-то они были знакомы с самого детства, вместе учились в школе, пока он не отправился на учебу в иешиву.[83] Она была одной из девочек, которые на его глазах из худосочных сорняков превратились в тропические цветы, наполнявшие воздух густым ароматом. Альма оставила неизгладимый след в его памяти, как и шесть-семь других девушек, чье преображение он наблюдал. И все они в период его полового созревания по очереди побывали объектами его желания. Даже через столько лет, сидя за своим столом в Вальпараисо, Литвинов все еще помнил обнаженные бедра, нежные руки и тонкие шеи, вдохновлявшие его на буйные порывы чувств. Альма встречалась с кем-то другим, но это не мешало ей присутствовать в его фантазиях (это легко достигалось средствами монтажа). Если он и переживал из-за того, что она не с ним, то не из-за большой к ней любви, а из-за естественного желания быть для кого-то единственным и неповторимым.

Когда Литвинов во второй раз попытался заменить ее имя другим, его рука опять застыла над бумагой. Возможно, он знал, что стереть ее имя означало бы стереть все запятые, все гласные, все прилагательные и существительные. Потому что без Альмы не было бы этой книги.

С застывшей над рукописью рукой Литвинов вспомнил тот летний день 1936 года, когда он вернулся в Слоним после двух лет учебы в иешиве. Все казалось ему меньше, чем он помнил. Засунув руки в карманы, он шел по улице в своей новой шляпе, купленной на сэкономленные деньги, — ему казалось, что она придает ему вид умудренного опытом человека. Свернув на улицу, уводящую от площади, он почувствовал, как будто прошло гораздо больше двух лет. Те же куры несли яйца на тех же насестах, те же беззубые старики спорили ни о чем, но почему-то все выглядело крошечным и убогим. Литвинов знал, что внутри у него что-то изменилось. Он стал другим человеком. Он прошел мимо дерева с дуплом, в котором когда-то прятал непристойную картинку, украденную из стола друга его отца. Он показал ее пяти или шести приятелям, прежде чем слух о ней дошел до его брата, который конфисковал картинку для своего личного пользования. Литвинов подошел к дереву. Тогда он их и увидел. Они стояли метрах в девяти от него. Гурский прислонился к забору, а Альма прижалась к нему. Литвинов смотрел, как Гурский обхватил ладонями ее лицо, а она, чуть помедлив, подняла лицо ему навстречу. Наблюдая за их поцелуем, Литвинов понял, что все, чем он обладал, гроша ломаного не стоит.

Теперь, шестнадцать лет спустя, он каждую ночь наблюдал, как под его пером оживает книга, когда-то написанная Гурским. Он переписывал ее слово в слово, за исключением имен. Имена он изменил, все, кроме одного.

«ГЛАВА 18, — написал он в восемнадцатую ночь. — Любовь у ангелов».

Как спят ангелы. Бесшумно. Они постоянно ворочаются, пытаясь постичь загадку Жизни. Они так мало знают о том, каково это — поменять очки и снова увидеть мир со смешанным чувством разочарования и благодарности. Когда девушка по имени…

На этом месте Литвинов остановился и хрустнул пальцами.

…Альма первый раз кладет руку чуть ниже твоих ребер — об этом ощущении они знают лишь в теории, но ясного представления у них нет. Если дать им стеклянный шар с искусственным снегом, они, возможно, даже не догадаются его встряхнуть.

А еще им не снятся сны. Поэтому у них одной темой для разговоров меньше. Когда они просыпаются, им кажется, что они забывают сказать друг другу что-то важное. Между самими ангелами существуют разногласия по поводу того, явилось ли отсутствие снов результатом каких-то рудиментарных процессов, или дело в сочувствии, которое они испытывают к Живущим на Земле и которое иногда бывает настолько сильным, что заставляет их рыдать. По этому вопросу они разделились на два лагеря. Даже среди ангелов существует пропасть непонимания.