Хроники мегаполиса

…Женька откинулся на подушку. Великие футболисты смотрели на него с плакатов и календарей.

– Не слушай, – сказал Пеле. – Я играл в Америке. Ничего там хорошего нет, можешь мне поверить.

Ухоженные ребята в яркой форме. Белые мячи на траве. Все улыбаются до ушей – наверное, так умеют улыбаться только очень счастливые люди…

– Поезжай, – сказал Шевченко. – Это сперва кажется, что на «Динамо» свет клином сошелся… А потом все рвутся куда-нибудь за бугор, можешь мне поверить, я знаю, о чем говорю… Мне в «Милане» нравится!

И только Валерий Васильевич Лобановский молчал.

* * *

Звук принтера – пытка после напряженного бестолкового дня. Дима испытал мгновенное облегчение, когда мерзкий аппарат вдруг заткнулся.

Правда, одновременно замолчало радио на кухне. И сделалось темным-темно, как будто уши и глаза разом заткнули ватой.

– Вот блин-компот, – сказала Ольга.

Диме не хотелось подниматься с кресла. Он зажмурился – ничего не изменилось; под веками тоже была темнота.

– Эй, ты где? – спросила Ольга.

– Все там же, – отозвался Дима, не открывая глаз.

– И в соседнем доме нету, – пробормотала Ольга. – Авария, опять… Блин, как некстати…

Дима открыл глаза; внешняя темнота стала чуть менее темной. Обозначились углы мебели, спинки кресел, прямоугольник двери, ведущей в коридор.

– Где-то здесь была свечка, – бормотала Ольга. – Вот черт, где зажигалка…

Единственный слабый огонек подсветил ее лицо снизу.

– Ты переставила кресла? – спросил Дима.

Она не сразу поняла:

– Что? А, кресла… Сейчас я позвоню в «Киевэнерго».

И она ушла звонить на кухню.

Дима снова закрыл глаза; он ужасно, запредельно устал. Наверное, он даже заснул на секунду – потому что когда он открыл глаза, свечек было уже две. Вторую держала Ольга.

– Занято, – сообщила она. – В «Киевэнерго» занято, в ЖЭКе не отвечают… Хочешь есть?

– Есть?

– Я проголодалась. Ты – как хочешь.

– Который час? – Дима потер лицо.

– Не знаю… Где-то полдвенадцатого. Еще рано…

В серванте под стеклом стоял Женькин паровозик от железной дороги. Как стоял, так и стоит. Уже лет пять – с тех пор как, занявшись футболом, Женька забросил игрушки…

Дима глубоко вздохнул. Живя в этой квартире, он не ощущал ее запаха. Теперь, став чужим – ощущает. Запах дома.

В свете желтого огонька он стал разглядывать фотографии на серванте. Раньше их было куда больше; сейчас остались только Женькины – в младенчестве и теперь. И еще Ольгина – институтская, выпускная. Исчезли те, где Дима с Ольгой засняты были вместе. Свадебная, например. Только одна осталась – старая, желтая, глубоких советских времен. Первый звонок. Десятиклассник Дима несет на плечах первоклашку Олю…

– Бутерброды, – сказала Ольга. – И банка маслин. И полбутылки вина… Живем.

…Был даже фильм такой, любительский. Отчего был – есть, если поискать… Если пленка не осыпалась. Десятиклассник Дима Шубин с первоклашкой, своей соседкой Оленькой, на плечах… Идет осторожно, прежде ему не приходилось носить на плечах маленьких девочек, зато Оленька облюбовала его плечи уверенно и уютно, ей очень нравится плыть вот так над толпой, в центре общего внимания, и, довольная, она звонит что есть силы в медный колокольчик…

Маслины были черные, блестящие и одинаковые, и почему-то напоминали о первомайской демонстрации. Есть не хотелось.

– Ешь. Хочешь вина?

Она разлила «Монастырскую избу» в две чайных чашки. Он выпил, не почувствовав вкуса. И послушно стал жевать.

Во всем доме было тихо. В мире было тихо. Из комнаты сына не доносилось ни звука.

– Знаешь, – Ольга закурила, – мне даже не верится, что все это закончится.

Она явно ждала ответа, и потому он отозвался:

– Мне тоже не верится. Мне эти очереди уже снятся.

– Я не про это. Когда мы переедем и устроимся…

Дима вздохнул. О переезде думалось плохо. Вообще не думалось. Наверное, из чувства самосохранения.

– И ты устроишься, – сказала Ольга. – Ты же талантливый человек!

Он поморщился. «Талантливый» звучало в ее устах как упрек. «Ты талантливый человек, так почему ты не смог, не стал, не попытался…»

Он продолжал жевать – через силу; Ольга тоже жевала. Когда занят рот – молчание проще оправдать…

Потом бутерброд закончился. И не было никакого желания надкусывать следующий; Дима перевел взгляд на фотографию десятиклассника с малышкой на плечах.

Малышка радовалась жизни.

Бантики, белые бантики, море детских голов, родители с фотоаппаратами «Смена», песенка «Чему учат в школе», и вереница учеников, втягивающаяся в распахнутые двери…

– Мне иногда хочется туда, – шепотом сказал Дима.

Он покривил душой. В последнее время ему ВСЕГДА хотелось вернуться. В сорок лет он начал жить воспоминаниями. Что это, преждевременная старость?

– Куда тебе хочется? – чуть насмешливо спросила Ольга. – В Штаты?

– Нет, – Дима кивнул на фотографию. – Не в Штаты… Вернее даже, не туда, а в тогда.

– Ностальгия? – на этот раз насмешка в ее голосе и не думала прятаться.

По столбику свечки скатывались прозрачные капли. Скапывали на майонезную баночку.

– Просто мне кажется, – сказал Дима, будто оправдываясь, – что тогда было хорошо.

– А теперь плохо?